— Перстень княгинин… — сказал он, и сразу Арнольд Иванович изменился лицом. Потому что уж кто-кто – а он подобную цепь умел угадывать безошибочно.

А с перстеньком этим – вот что. Месяца полтора тому назад был на Сухаревке большой шмон – самого Графа брали, главаря всех сухаревских урок. Пальба была, как на всамделишной, наверно, войне. Все мазурики за котлами попрятались, но не разбежались однако: интересно.

Потом пальба прекратилась; он из-за своего котла смотрит: ведут. Как раз мимо его котла проводили. Хоть Граф и по рукам связанный, а позади все равно пять человек с наганами шагают. Ну а он себе идет, улыбается.

А проходя возле Федькиного котла, взял да и в котел тот плюнул. Те, с наганами, и внимания не обратили, а он, Федька, сразу смекнул, что больно уж тяжело тот плевок в смолу плюхнулся. Но виду не подал. Тогда же, кстати, и подумал, что смола в котле иной раз полезная штука и прикинул в уме, как бы ее еще использовать. Потому сразу смекнул, что делать с наганом трехпалого шныря.

Ну а в тот день подождал, покуда Сухаревка после шмона притихнет – тогда по-незаметному палочкой в смоле покопался (благо, было ее только на самом донце) и вытащил что-то твердое, тяжелое. Потом, уже на Мясницкой, штуковину эту в керосине отмыл; гладь – перстенек с синим камешком.

Дурень Федька этот перстенек бы, конечно, заныкал, да после попытался бы его какому-нибудь барыге сбыть. Тут бы и конец ему, дураку Федьке. Но потому он и был давно уже не Федькой, а Виктором, что умом думать начинал. И немедля тот перстенек показал Арнольду Ивановичу.

Арнольд Иванович про легавские дела откуда-то много знал – свои люди у него там имелись. Перестенек осмотрел и сразу установил, что прежде принадлежал он какой-то княгине Гагариной, а после достался зубному доктору одному. Но и у того задержался ненадолго – с полгода назад нагрянули к нему ночью фартовые люди, самого доктора порешили, всю семью вырезали, денег и золотишка прихватили немало, а заодно, выходит, и перстенек. Теперь-то ясно, что люди это были Графа, и стало быть, его, Графа, по перстню мигом привязали бы к тому налету на квартиру доктора, оттого и избавиться от него поспешил.

Но фартовый-то люд числит, что перстенек у легавых теперь, раз Графа с ним взяли. И если кто перстень этот кто-нибудь продавать надумает – как пить дать башку ему тут же оторвут.

Однако же на всякий случай Арнольд Иванович перстенек подальше спрятал – вдруг впишется в какую-нибудь из его хитрых цепей.

И вот теперь… Тут была даже дважды Федькина-Викторова заслуга: и перстень он добыл, и своей головой додумался, как этот перстень к делу Ордена приспособить…

Ну а дальше было так. Федька двинулся обратно на Сухаревку и поспел как раз к тому времени, когда трехпалый уже извлек из смолы свой наган и оттирал его тряпицей, при этом с Чокнутого не спуская глаз.

Вдруг рядом с ним появляется кто-то усатый в хорошей кожанке. Пару слов шнырю кинул – и зашагал не спеша в обратную сторону. Да, умел облик менять Арнольд Иванович, тут ничего не скажешь! Даже Федька его не вмиг узнал.

Вздохнул трехпалый, пошел следом за ним. А Федька по-незаметному – сзади. Так втроем, хоть вроде и порознь, дошли до дома на Мясницкой. Федька вошел с черного хода, а трехпалый вслед за Арнольдом Ивановичем – с парадного.

Арнольд Иванович нарочно, видать, дверь кабинета приоткрытой оставил, чтобы Федька все, что там происходит, мог услышать и подглядеть – чай, он тоже теперь в этом деле не посторонний.

Там у них происходила потеха. Трехпалый стоял по струнке, а Арнольд Иванович, развалившись в кресле, важным голосом говорил:

— Известно вам, товарищ Леденцов, где вы находитесь?.. А находитесь вы, товарищ Леденцов, на конспиративной квартире Московского уголовного розыска, о которой ни одна душа больше не должна знать. Чувствуете, какое к вам доверие, Леденцов?

Трехпалый тянется – голова, того и гляди, оторвется от тонкой шеи:

— Точно так! Чувствую, товарищ комиссар! Разве ж не понимаю?.. Имею также доложить, что на Сухаревке сейчас видал бывшего белогвардейского офицера фон Штраубе, замаскированного под умственно ненормального торговца шариками. Уже шел об нем сообщать…

Арнольд Иванович ему:

— Молодец, Леденцов, что зоркость революционную не теряешь… Этим фон Штраубе я лично сам сейчас займусь… А к тебе у меня другое важное дело. Выполнишь как следует – командирское звание получишь, сам за тебя похлопочу. Вот этот перстенек видишь?

— Точно так, товарищ комиссар!

— Так вот, ловим мы одного скупщика краденого, а поймать с поличным никак не удается, смышленый, гад! Но адресок его известен – тут, недалеко, на Варварке, дом девять. Записывать не надо. Запомнишь?

— Точно так!..

— Сейчас немедля пойдешь туда с этим самым перстеньком и предложишь купить. Будешь косить под трамвайного щипача. Слишком большой цены не заламывай… Барыга тебе скажет, что должен перстень осмотреть, в квартиру зазовет. Ничего не бойся, заходи – мои люди будут уже наготове, при оружии. На этом самом перстне мы его и возьмем. Все уразумел, Леденцов?

— Так точно, ваше бла… Товарищ, то есть, комиссар! Не впервой! Еще, помню, в девятьсот двенадцатом годе…

Да и примолк в испуге. С этим "вашим бла…" и с девятьсот двенадцатым годом он, конечно, промах изрядный дал – сразу ясно, что при царе Николашке ту же легавую службу нес. Выходило – совсем тупой. Но тупой для такого дела, как сейчас, подходил лучше всего. Арнольд Иванович, ясно, виду не показал, что заметил его промашку.

— В общем, — сказал, — держи перстень, Леденцов, и дуй на Варварку. Да смотри там не лопухнись.

— Никак невозможно, ваше… товарищ комиссар! Разрешите выполнять?

— Выполняй. Потом вернешься – доложишь…

Это "доложишь" было последним, замыкающим звенышком в цепи. Если не вернется докладывать – значит, можно этого трехпалого больше не опасаться.

Так оно, понятно, и вышло – с концами сгинул трехпалый Леденцов.

И кто во всей цепи был на этот раз за главного? По всему выходило, что он, Виктор! Тут и считать нечего, сколько звенышек из всей цепочки нацело им выковано. Перстень нашел кто? Кто засек этого Леденцова (уже покойника наверняка) рядом с Чокнутым? Кто придумал, как его задержать? С наганом это и правда вышло здорово! Кто, наконец, вспомнил про перстенек в нужный момент?

Гордился собой Виктор, и даже в случайных мыслях себя ни Федькой, ни Федулой в тот вечер не называл.

А Арнольд Иванович оценил его заслугу по-своему. Да как!..

Ближе к ночи призвал его к себе и протянул какой-то листок:

— На, читай, оголец!

Виктор глянул – не поверил глазам. Настоящая метрика, на ней печать с серпом и молотом и черным по белому выведено, что он – не кто иной, как Серебряков Виктор Арнольдович, 1920 года рождения, русский, родившийся в Москве, является сыном гражданина Серебрякова Арнольда Ивановича и какой-то гражданки Серебряковой Клавдии Петровны.