– Тропа здесь, кажется, одна… – Семарглов раскрыл планшет с картой. – По крайней мере, только одна и обозначена…

– И проходы узкие… – подсказал Кротов, заглядывая старшему лейтенанту через плечо.

– Можно где-то мины снять?

– Внизу после бомбардировки все сдетонируют, – прапорщик оказался категоричен. – Только одна остается. На боковой тропе…

– Надо ее на эту тропу переставить. Сделай быстро!

– Понял… Сделаем… За мной… – Кротов без разговоров кивнул рыжему солдату-саперу и заспешил к боковой тропе.

А Семарглов снова прильнул к биноклю, одновременно слушая воздух над головой. Вой идущих в атаку бомбардировщиков заставил его все же отвлечься от окуляров и посмотреть вниз на результат работы летчиков.

Посмотреть было на что, хотя увидеть ничего и не удалось… И не только потому, что обзор закрывали скалы…

* * *

При ясном небе, отсутствии средств ПВО и при координации бомбардировки с помощью сигнальных ракет тяжелая авиация свое умение в бомбометании может демонстрировать спокойно, как на учебном полигоне. Что она, естественно, и продемонстрировала. Каждый из трех самолетов сделал только по одному неторопливому заходу с небольшим интервалом времени один от другого. В каждый заход по дну ущелья ложилась крепко собранная цепочка одинаковых по силе разрывов, с которыми, конечно же, невозможно было сравнить взрывы мин, установленных спецназовцами. Но и мины свое дело делали одновременно, детонируя от разрывов авиационных бомб. Когда третий самолет, опорожнив свой боезапас, развернулся, майор Солоухин даже бинокль к глазам поднимать не стал. Почти всю пыль в долине почему-то разнесло в стороны и подняло почти до позиций спецназовцев уже после первой атаки, и две последующие не поднимали прежних тугих пыльных облаков. А когда и остатки пыли улеглись, стало видно, что узкое пространство среди скал теперь представляло собой неровно вспаханную ленточку, где уже не осталось ни одной машины, ни одного человека. И только сдвоенное колесо грузовика, заброшенное взрывной волной высоко на склон, дымясь, неуверенно скатывалось туда, откуда взлетело, словно пыталось отыскать свой родной автомобиль. И катилось оно, показалось, долго и медленно, провожаемое взглядами, наверное, всех, кому попало на глаза, пока не свалилось с последней скалы, подпрыгнуло и упало на бок.

Уцелеть там, внизу, было невозможно…

Тем не менее проверить результат, согласно всем инструкциям по проведению подобных операций, было необходимо. И время для этого тоже было. Вертолеты за спецназовцами доберутся до места не раньше, чем через три-четыре часа. Сейчас можно уже не идти в сторону старой вертолетной площадки, где происходила высадка. Сейчас некого пугать и предупреждать шумом вертолетных винтов и грозным подкрыльным вооружением. Можно прямо здесь, рядом выбрать место, если будет визуальный контакт и удастся при этом дать вертолетчикам сигнал. Пусть пыльно, но после картины, какую сейчас, как знал Солоухин, придется увидеть, сил на долгий быстрый маршрут и не будет. Вернее, силы-то будут, только даваться последние километры будут неимоверно трудно из-за психического состояния, с каждым шагом обычно усиливающегося. Как-то знакомый врач-психотерапевт подсказал, что быстрая и долгая ходьба на маршруте должна рассматриваться, как идеомоторный акт. Во время такого акта, когда человек выполняет работу с большими нагрузками, не задумываясь, что-то происходит в мозге, что делает человека более открытым для всех мыслей. Все психические отклонения в этот момент имеют свойства многократно усиливаться. А рассматривание того, что стало с долиной и с автомобильным караваном в долине, – это ли не повод для возникновения психического отклонения…

Подвергать отряд такому испытанию не хотелось. Как не хотелось бы подвергать и первоначальному. Тем не менее это необходимо. Пыль внизу уже улеглась полностью.

– Спускаемся… – Солоухин устало махнул рукой, желая завершить неприятное занятие как можно быстрее.

Команда была произнесена негромко, но ее каким-то образом услышали или поняли все. Наверное, потому, что такой команды ждали. Даже те, кто находился далеко от командира, начали спуск одновременно с ближними. Единственно, чуть запоздала замыкающая группа во главе со старшим лейтенантом Семаргловым, но им майора видно не было, и потому Семарглов ориентировался по действиям остальных.

У Солоухина, по мере приближения к дну ущелья, лицо становилось все более серым. Настолько серым, что не видно стало прочно въевшегося в кожу загара. И не от пыли оно посерело, а от вида того, что натворила авиация. И хорошо, что летчики не видят результатов своего труда, иначе леталось бы им потом весьма хреново даже очень высоко над облаками. Здесь, на дороге, и самих людей, и тяжелые грузовые автомобили просто разнесло на куски и размазало по ближайшим камням и скалам. Обгорелые обрывки и обломки не на самой перепаханной дороге, а по сторонам, на камнях. Есть от чего лицом посереть…

Рядом оказался капитан Латиф. Афганец имел весьма подавленный вид, еле-еле ноги переставлял, будто бы они у него готовы были подогнуться. И обычно прямые плечи бессильно обвисли.

– Ищи, что осталось от твоего святого, – сказал Солоухин. – Мне показалось, что он был в средней машине. Командир «духов» подходил к нему с особым почтением…

– Ничего от него не осталось. Ни от кого ничего не осталось… – глаза капитана Латифа были полны ужаса, он впервые, похоже, видел в деле работу тяжелой авиации, хотя, наверное, как и все, был о ней наслышан.

Сам Солоухин хорошо запомнил место, где укрылся от бомбардировки бородатый командир душманов. Но там, рядом с аккуратной, будто бы человеческими руками сложенной, пирамидкой тяжеленных камней, никаких следов человека не оказалось, как не оказалось самой пирамидки. Камни разлетелись далеко, смешавшись с землей, пылью и другими камнями. Найти не удалось не только останков бородатого командира, но даже останков его бороды.

Майор проводил взглядом спину капитана Латифа. Тот все же двинулся к месту, где, предположительно, находился имам Мураки. Там, рядом одна с другой, украшали дно ущелья три гигантские воронки. На самом краю одной из воронок, ближней, лежала и дымилась чья-то свернутая чалма. Конечно, это не чалма имама Мураки. Такой человек наверняка чалму носил из натурального шелка, а эта, судя по манере гореть, из какой-то синтетики. Найти доказательства того, что святой имам уничтожен, – практически невозможно. Впрочем, невозможно найти доказательств уничтожения, пожалуй, более половины отряда душманов. Но если «плюс» за уничтожение будет выставлен авиаторам, спецназ ГРУ может выступить свидетелем события. Самому спецназу ГРУ такие «плюсы» не ставили. Они уничтожали караван за караваном, а «плюсы» обычно шли в зачет десантуре, потому что официально в Советской армии не существовало такого рода войск, как спецназ ГРУ, хотя все знали о существовании спецназовцев. Больше других знали иностранные разведки. Меньше других советские граждане. Все, как и полагается в условиях развитого и победившего окончательно социализма…

– Вестовой бежит… – сообщил капитан Топорков. – От Вадимирова…