руководителей движения. В газете также печатались статьи А. Ломанова, бывшего коммуниста, одним из первых вышедшего из партии. Несколько статей было написано С. Т. Путилиным, бывшим священником, руководителем литературного кружка в гарнизонном клубе114

С помощью этого издания кронштадтцы тоже пытались организовать информационное воздействие на петроградцев. Так, например, в первом же выпуске газеты мы находим обращение «Крестьянам, рабочим и красноармейцам» от 3 марта115. Пламенные и неконкретные призывы к петроградцам встречаются на страницах «Известий ВРК» и в других обращениях. Например, в «Известиях ВРК» от 5 марта выходит статья «Злоба бессильных»116. Кроме прочего авторы статьи приглашают в Кронштадт беспартийных представителей из Петрограда, чтобы они могли рассеять провокационные слухи о финском хлебе и происках Антанты. Каких представителей? От кого представителей? Вопрос. Но, что важнее, понимали ли они, что эта статья никогда не попадет в руки петроградцев? На кого тогда была рассчитана эта статья? Газета ВРК в больших количествах не могла попасть к военнослужащим и жителям соседних с Кронштадтом районов. Но для внутренней пропаганды ценность «Известий ВРК» трудно переоценить. Это издание дает нам массу подробностей жизни кронштадтцев, во многом проясняет причины их выступления.

Самое радикальное требование обновления советской системы прозвучало 15 марта, почти в самом финале конфликта. Конечно же в «Известиях ВРК» – в статье «Власть Советам, а не партиям»117. Основная ее мысль – программы партий выработаны в кабинетах, а следовательно, не имеют отношения к реальным нуждам трудящихся; любая партия не избежит диктаторской роли, следовательно, выборы в советы должны быть беспартийными. С учетом такого подхода совсем по-другому читаются все антикоммунистические заявления. С точки зрения идеологов движения, проблема не в коммунистах, а в партиях в принципе.

В известной степени как документы, содержащие программные заявления, следует рассматривать и две просьбы об интернировании в Финляндию. Одна подписана А. Н. Козловским, другая – С. М. Петриченко. В этих документах участники событий по-разному объясняют свои действия. Оба эти документа подписаны с указанием действующей должности, составлены от имени всех участников выступления, что позволяет считать их официальными.

А. Н. Козловский утверждает, что только 3 марта он с другими офицерами присоединился, как военный специалист, к ВРК, чтобы помочь выступившим матросам «в деле отстаивания прав народа». Далее он описывает только сам ход событий. Причин он касается лишь вскользь, в общих словах: «Вся Россия превратилась в тюрьму с принудительными работами… отсутствием права на собственность… и другие свободы были заменены действиями Чрезвычайной комиссии»118

«Доклад» С. М. Петриченко и других лидеров движения от 19 марта также в основном касается обороны и падения Кронштадта. Что касается причин восстания, С. М. Петриченко немногословен – «Ввиду того, что захватившая власть в России партия коммунистов установила такой порядок выборов в представительные учреждения (Советы), что в России установилась кровавая диктатура коммунистов, приведшая страну к полному разорению и нравственному и политическому гнету настолько, что дальше при подобных условиях жизнь стала невозможной. Несмотря на усиленный террор, народное недовольство стало выливаться наружу, помимо провинций, сначала в Петрограде, где было подавлено кровавыми репрессиями, затем в Кронштадте»119. В отличие от А. Н. Козловского, С. М. Петриченко подчеркивает, что он боролся за Советскую власть, у А. Н. Козловского же даже не звучит само слово «Советы».

Такое различие в позициях С. М. Петриченко и А. Н. Козловского подтверждает принципиальные различия в их политических взглядах, что такой военно-политический союз между бывшим генералом и старшим писарем был исключительно временным явлением, чреватым в будущем конфликтом между ВРК и военспецами.

Критический взгляд на требования кронштадтцев показывает, что на них нельзя опираться при создании реалистичной концепции Кронштадтских событий 1921 г. Резолюции матросов только лишь фиксируют, но не объясняют переход конфликта в острую фазу.

Тем не менее именно эти, некритически воспринятые, заявления и декларации кронштадтцев положили начало той «легенде о Кронштадте», которая стала идеологической основой историографических концепций антибольшевистского «Кронштадтского восстания» и «Третьей революции» в зарубежной довоенной леворадикальной публицистике и послевоенной консервативной историографии периода холодной войны. Впоследствии эта же «легенда о Кронштадте» заняла доминирующее, а фактически и безальтернативное положение в современной западной исторической науке. И эти же взгляды были, в свою очередь, некритически восприняты и многократно растиражированы в постсоветской историографии стран Восточной Европы и бывших республик СССР, и в том числе в отечественной историографии 1990-х гг.

3. «Кронштадтский мятеж» в советской научной литературе и публицистике 1920-х – 1930-х гг

Не получается сказать, что советское руководство сразу же враждебно отреагировало на движение матросов. С момента начала волнений 27 февраля до официального правительственного заявления 2 марта 1921 г. прошло почти трое суток. В Кронштадте на митинге 1 марта на Якорной площади в эти дни побывал М. И. Калинин – это была попытка успокоить матросов обычными способами. Но сохранились документы, в которых уже в те дни нашла отражение будущая бескомпромиссная официальная точка зрения. Это, прежде всего, телеграмма Г. Е. Зиновьева В. И. Ленину от 28 февраля 1921 г.120 Еще неофициально резолюцию собрания команды «Петропавловска» Г. Е. Зиновьев назвал, в рамках принятой тогда фразеологии, черносотенной и эсеровской121. Такое определение выглядит, безусловно, сомнительным. Но практика политической борьбы подсказывала необходимость (да и возможность) любое оппозиционное большевикам выступление называть монархическим (черносотенным) или эсеровским. Это было эффективнее, чем вдаваться в подробное объяснение того, что любое, в принципе, выступление играет против большевиков, а значит, и против дела революции (по логике политической борьбы по версии, естественно, коммунистов). Мне кажется, что к четвертому году Гражданской войны набор идеологических клише для любого события был уже готов. Эти формулировки оставалось только приспособить к текущей ситуации.

При анализе сообщений и заявлений советских официальных лиц необходимо учитывать, что события разворачивались на фоне подготовки и проведения X съезда партии в атмосфере фактического внутрипартийного раскола122

В официальной позиции советского руководства также отражается задача оправдать свои действия в Кронштадте, оправдать жестокое подавление мятежников.

Автором первой официальной советской версии причин Кронштадтского мятежа и оценки его сущности как контрреволюционной стал наркомвоенмор Республики Л. Д. Троцкий.

2 марта 1921 г. в «Петроградской Правде» было опубликовано обращение Совета труда и обороны123 за подписью Л. Д. Троцкого и В. И. Ленина «Новый белогвардейский заговор. Мятеж бывшего генерала Козловского и корабля «Петропавловск». События в Кронштадте были охарактеризованы как мятеж. Там же была приведена ссылка на статью в парижской газете Le Matin с фальсифицированным (как сейчас принято говорить – «фейковым») сообщением о восстании в Кронштадте от 11 февраля. Ожидаемые за границей изменения в России выразились в виде выдачи желаемого за действительное. Это в данном случае сыграло на руку версии о внешней природе заговора. В частности, в правительственном заявлении прямо было указано, что «через