выходца из бедной крестьянской семьи. Как и многие матросы, весной 1918 г. уехал с флота на несколько месяцев устанавливать Советскую власть в регионах. К концу 1918 г. вернулся в Кронштадт на «Петропавловск». Есть свидетельства, что он побывал на родине в 1920 г. Но свидетельств, что он дезертировал, нет. С его членством в партии эсеров интересно. Об этом упоминается у нескольких авторов, но без ссылок на документы. А вот, что известно достоверно: в «партийную неделю» 1919 года он вступил в РКП(б), но выбыл из партии в ходе «перерегистрации» (чистки). Тоже вполне типичная история157. Такой образ, похоже, меньше вписывался в концепцию А. С. Пухова.

Искренне жаль, что А. С. Пухов, будучи единственным в мире специалистом, имевшим на тот момент доступ к секретным материалам по данной теме, так вольно создавал образ С. М. Петриченко.

Кроме дискуссии о профсоюзах, по мнению А. С. Пухова, на политическую жизнь Кронштадта повлияла дискуссия о «верхах» и «низах». По словам А. С. Пухова, одной из причин конфликта стало то, «на VIII съезд Советов уехало исключительно руководство Побалта». Так, «на выборах в петроградской базе довольно значительная часть моряков демонстративно ушла с выборного собрания, протестуя открыто против посылки на съезд комфлота, политотдела и других из «верхов», причем эта демонстрация носила определенную политическую окраску и выражала настроения известной прослойки моряков»158. Последнее замечание относится не к самому Кронштадту, а очень близкой к нему Петроградской базе флота. Подчеркнем, что речь идет о Балтийском флоте. Поэтому такое настроение части матросов мы можем учитывать при анализе событий в Кронштадте.

В статье «Кронштадт и Балтийский флот перед мятежом» А. С. Пухов также приводит сообщение комиссара линейного корабля «Гангут» в период Кронштадтских событий: «В то время, когда флот голодал, когда флот в буквальном смысле жил на капустных листах, в это время штаб флота, который прибыл с востока (Раскольников Ф. Ф. на Балтфлот прибыл с Волжской флотилии. – В. П.), питался прекрасно, готовил обед из трех блюд и делал это совершенно открыто на глазах флотских масс, как бы рекламируя полное благосостояние. Это создавало известную базу недовольства… …и те, кто был во флоте, помнят, что одно название «штаб» вызывало злобу не только у низов, но даже у партийных организаций». А. С. Пухов цитирует высказывание одного моряка: «Большевики заморили массу народа голодом. Во всех государствах дают солдатам масло (указывалось на Эстонию), но у нас и этого нет»159. Как и во всей России, разница в материальном положении партийного руководства и простых большевиков создавала дополнительный повод для недовольства. Тем более что, как и в случае с дискуссией о профсоюзах, дискуссия о «верхах» и «низах» вышла далеко за рамки внутрипартийного обсуждения, затронула болезненные для большинства беспартийных кронштадтцев вопросы.

Вывод А. С. Пухова звучал следующим образом: «…”верхи” Кронштадта – ответственные партийные, советские и профессиональные работники – пользовались некоторыми привилегиями – получали особые пайки, жили в несколько лучших условиях, чем некоторые партийцы, и т. д. Но сказать, чтобы они как-то особо выделялись из общей массы, нельзя. Материальное неравенство чувствовалось, но не сильно»160. А. С. Пухов осознанно сводит дискуссию о «верхах» и «низах» к исключительно внутрипартийным делам, что представляется не совсем верным. Можно ли согласиться с А. С. Пуховым, что неравенство чувствовалось «не сильно»?

Тем более что сохранились довольно резкие свидетельства о недовольстве солдат и матросов разницей в материальном положении с советской элитой. В мемуарах коммуниста Б. Кузнецова описана такая сцена на Якорной площади 1 марта: «Когда на трибуну вышел Михаил Иванович (Калинин. – В. П.), толпа несколько успокоилась. Но ветер относил слова, к тому же огромная площадь не позволяла охватить всю массу, зачинщики же не дремали.

– Брось, Калиныч, тебе тепло, – раздавались голоса то из одного, то из другого угла.

– Ты сколько должностей-то занимаешь и поди везде получаешь! – орал бородатый красноармеец из середины толпы»161

Фактически это не требование хлеба, а упрек М. И. Калинину за то, что он получает больше простых людей. Видимо, у собравшихся не вызывает сомнения тот факт, что ответственные работники получают больше остальных, хотя материальная дифференциация в республике еще только начала формироваться162. Подобное недовольство и могло стать одной из основных причин движения матросов, стать универсальным объединяющим фактором.

О комиссаре Н. Кузьмине также сохранилось характерное свидетельство. Житель Кронштадта и очевидец событий 1 марта на Якорной площади Ю. А. Шпатель вспоминает: «Первым выступил комиссар Балтфлота Н. Кузьмин. Внешность его никак не соответствовала его должности: он был тучным холеным барином среднего роста, лет за сорок. На нем была зеленого сукна бекеша и каракулевая папаха на голове»163. «Холеный барин» – образное и эмоциональное определение. Вполне негативное. Подчеркивает ли оно недовольство от различий в уровне жизни простого горожанина и комиссара Балтфлота? Наверное, да.

Но еще больше ставят под сомнение мнение А. С. Пухова о незначительном недовольстве кронштадтцев высоким, как им казалось, уровнем жизни советских и партийных руководителей то огромное внимание, которое уделяла пропаганда ВРК изъятию запасов продовольствия у семей коммунистов.

Недовольство именно различным уровнем жизни ответственных работников с одной стороны и обычных матросов и горожан с другой нашло свое отражение и в официальной прессе – «Известиях ВРК». В номере от 15 марта мы находим статью «Что дала коммуна». Автор статьи начинает с того, насколько ухудшилось с 1917 г. материальное положение солдат и жителей города. Но главное, что хотел сказать автор, – это то, что ухудшение это связано с деятельностью отдельных лиц. Так, в плохом снабжении детей продукцией молочной фермы виновны управляющие и служащие, которые первыми забирали себе продукцию, а только остатки шли детям. Так же плохо обстояли дела и с одеждой и обувью. «Впрочем, были каналы, по которым текло все, что нужно. Люди близкие к Кепо и власти имели все. Они имели свою столовую, особые пайки, к их услугам был ордерный стол, который раздавал блага по милости комиссаршей». Автор указал и на ухудшение положения с жильем. «Все лучшие дома и квартиры взяты под отделы и под подотделы, где просторно, удобно и тепло устроились их бюрократы. Число жилых квартир сократилось, а рабочие живут там же, где жили прежде, но только скученнее и хуже»164. Не складывается ли ощущение, что автора статьи задело не то, что ухудшились бытовые условия с 1917 г., а то, что они, эти бытовые условия, изменились для разных категорий населения не одинаково?

14 марта в тех же «Известиях» вышла заметка «Почему голодало население». В ней перечислялось изъятое у некоторых коммунистов продовольствие. Список действительно внушительный для голодной весны 1921 г. «Так, у жены комиссара Ильина (Широкая ул., 19) отобрано: 1 пуд мяса, 1 пуд сухарей, 30 фунтов соли, 10