4. По мнению М.Э., использованный мною метод условных или гипотетических поколений не состоятелен. Думаю, компетентного читателя крайне удивит: человек, взявшийся за критику исследования по исторической антропометрии, не знаком с методом условного, или гипотетического, поколения — это значит назваться аудитором, не зная бухгалтерии, или врачом, не зная анатомии. Из этого метода вовсе не следует, что финальный рост населения при достижении полной зрелости всецело объясняется первым годом жизни. Здесь мы имеем именно ту ситуацию, о которой пословица говорит: «В огороде — бузина, а в Киеве — дядька». Метод условного поколения — это метод, основанный на интерпретации показателей, полученных по интервалам длительности некоторого демографического состояния для непродолжительного календарного периода (обычно 1–2 года), как набора последовательных частот таких событий на протяжении жизни поколения. Применяя этот метод, с помощью передвижки когорт, ростовые данные по возрастам за 1927, 1957 и 1975 гг. превращались в динамический ряд. Если же говорить о привязке ростовых данных к году рождения или об объяснении конечного роста первым годом жизни, то это — один из способов интерпретации ростовых данных, никакого отношения к методу условных поколений не имеющий.

5. М.Э. приписывает мне следующую точку зрения: финальный рост населения при достижении полной зрелости всецело и всегда объясняется первым годом жизни (заметим, этот вопрос, как и проблема использования метода условного поколения, вообще не обсуждается в статье об экономической политике Витте). Именно приписывает, ибо во всех моих работах по исторической антропометрии, включая и данную статью, я постоянно подчеркиваю: конечный рост зависит от многих факторов, действовавших в течение всей жизни человека, вплоть до момента его измерения. Что касается решающего влияния первого года жизни, то речь идет только об одном случае, когда сравнивается конечный рост двух когорт, рожденных в двух смежных годах. Только в этом конкретном случае разница в конечном росте двух когорт (подчеркну — только разница, а не вся величина роста!) может в решающей степени объясняться обстоятельствами жизни в первый год жизни, так как остальные годы жизни (исключая годы измерения) у двух этих когорт одни и те же. Однако в статье о Витте сравниваются не погодные колебания роста, а средние значения роста за 10–15 лет, поскольку здесь я решал совсем другую задачу — оценить изменения среднего роста под влиянием продолжительной экономической политики. С искаженной точкой зрения очень легко спорить, однако в этом случае спор идет не со мной, а с моим виртуальным двойником, на меня совсем не похожим. Разбирать эту критику — бесполезное занятие.

6. По мнению М.Э. все мои доказательства в пользу роста благосостояния во время правления Витте сводятся к тому, что средняя длина тела у мужчин в правление Витте была выше, чем до него, а после падения Витте росла медленнее. Между тем, половина статьи посвящена анализу самой экономической политики, включавшей интенсивное железнодорожное строительство, изменение системы железнодорожных тарифов, поощрение хлебного экспорта, государственное регулирование хлебных цен, поддержку развития промышленности (особенно в сельской местности), умеренный протекционизм, привлечение иностранных инвестиций, денежную реформу, щадящий характер налогообложения торговли и промышленности, принятие нового Положения о государственном промысловом налоге 1898 г., улучшение работы фабричной инспекции, поощрение предпринимательства, совершенствование рабочего законодательства. Именно анализ политики и приводит к выводу: повышение длины тела — не ошибка выборочных данных о росте, а закономерное следствие грамотной экономической политики Витте.

Кроме того, я ссылаюсь на многочисленные работы зарубежных коллег, которые подвергают сомнению и пересмотру традиционный тезис о падении благосостояния населения в пореформенный период. Укажу дополнительно: реальная зарплата рабочих и национальный доход на душу населения — два других важнейших показателя благосостояния населения, при Витте также росли быстрее, чем в другие годы пореформенного периода. Например, в Петербурге реальная зарплата с 1871–1880 гг. по 1881–1890 гг. выросла на 6,7% (в среднем в год — на 0,65%), с 1881–1890 гг. по 1891–1905 гг. — на 17% (в среднем в год — на 1,03%), в 1906–1913 гг. — на 4% (в среднем в год — на 0,58%). Рост реальной зарплаты также наблюдался в центральных промышленных губерниях и был общероссийским явлением. Национальный доход на душу населения в 1885–1890 гг. (за более раннее время данные отсутствуют) равнялся 74,6 руб., в 1891–1905 гг. — 95,06, в 1906–1913 гг. — 105,8 руб., следовательно, при Витте рос в среднем в год на 1,63%, в то время как в 1906–1913 гг. — на 1,54%.

7. М.Э. полагает: данные о конечном росте могут в большей мере пролить свет на показатели питания в течение двадцати пяти лет жизни той части населения, которая выжила, чем на его доход в данный период. Это хорошо известное в антропометрической истории положение справедливо для развитых стран, где население использует на питание незначительную часть своего дохода. Однако, как сказано в моей статье, в России в конце XIX — начале XX в. львиная доля дохода рабочих и крестьян шла на покрытие расходов по поддержанию биологического статуса, в том числе на питание уходило от 53% до 62% заработка семейных рабочих и 55% дохода крестьян. В такой ситуации данные об увеличении длины тела свидетельствуют о повышении общего дохода и, следовательно, благосостояния населения.

Как видим, тенденциозной оказалась не моя интерпретация антропометрических данных, а критика моей статьи. В отклике М.Э. не содержится ни одного справедливого замечания. Впрочем, ошибаюсь: критик обнаружил опечатку — в табл. 1 на 1917 г. указан рост 1669 мм вместо 1667 мм. Его суждения отличаются необъективностью, натяжками, искажениями и часто неуместностью — он спорит по вопросам, которые в статье не затрагиваются. Он ведет дискуссию, проявляя формализм и поверхностность: кроме 44 цифр о росте, он ничего не видит, не вникает ни в исторический фон, ни в сопутствующие обстоятельства, ни в содержательную часть обсуждаемой проблемы.

Смысл критики М.Э. состоит в том, чтобы бросить тень на антропометрические данные как на источник о биологическом статусе и благосостоянии населения и соответственно на выводы, полученные на их основе. Внешне дело выглядит так, будто он критикует частное исследование Миронова. На самом же деле он выступает против всего направления исторической антропометрии, так как я использую стандартную методику и нормативный для исторической антропометрии подход. О намерении М.Э. красноречиво говорит и эпиграф, как известно, всегда раскрывающий смысл текста: «Выводы на основе динамических рядов о длине тела являются рискованными». Однако автор забыл: нет динамических рядов, поддающихся интерпретации без риска. Любые серии статистических данных являются конструкциями, основанными на большом числе упрощений и допущений, в том числе и те, которые обычно используются для характеристики благосостояния населения: ряды национального дохода на душу населения, цен, реальной зарплаты, смертности населения и т.д. Между прочим, среди них динамические ряды длины тела по своей конструкции — самые простые, что облегчает их интерпретацию.

Многие российские исследователи смотрят на работы западных коллег, как на образцы для подражания. В данном случае М.Э. тоже дает образец — образец того, как не нужно писать отклики. Нельзя не удивляться: будучи специалистом по советской экономике, он взялся судить о работе по антропометрической истории конца XIX — начала XX в., о которой он имеет весьма смутное представление. Возможно, поэтому в его отклике имеется столько досадных оплошностей.