— Нет, трупа там нет, — отзывается Глеб. — Разве что иносказательно.

— Тогда что?

— Там похоронены мои воспоминания, — неожиданно признается он. — И я крайне негативно отношусь к тому, что кто-то осквернит их могилу.

Не знаю, что ответить на это откровенное заявление. Я вообще не знаю, как говорить с этим мужчиной. Мы почти незнакомы. Я вижу его второй раз в жизни. Он мне абсолютно непонятен и нас не связывает ничего, что давало бы право лезть ему в душу и уточнять, что же за воспоминания он не хочет уничтожать. И даже готов сломать карьеру совершенно незнакомому человеку, который не сделал ему ничего плохого, лишь бы не допустить ремонт в старой части особняка. С другой стороны — мы провели вместе ночь, и у меня до сих пор от воспоминаний вспыхивают щеки и по телу разливается желание. Этот факт не позволяет считать Глеба совсем уж незнакомцем. Я помню на вкус его губы, знаю, как темнеют его глаза, когда в них вспыхивает желание и, черт возьми, я знаю, какие хриплые стоны вырываются у него из груди, когда он кончает. Боже! Это совсем не то, о чем нужно думать в этой ситуации!

Случайный секс не предполагает дальнейшего общения. То, что происходит между нами с Глебом — неправильно. А еще я не знаю, что в его словах, глазах, улыбках правда, а что ложь, призванная в очередной раз меня одурачить, а потом лишить работы. То, как он на меня смотрит, сводит с ума. Просто я уже не верю в искренность этих взглядов — его единственная цель — убрать меня с глаз долой, только вот я не намерена сдаваться. Я должна взять себя в руки и начать, наконец-то, работать. Сейчас нужно, как следует, рассмотреть объект, сделать фотографии с разных ракурсов и, сверившись с планами здания, которые у меня уже есть, приступить к разработке макета. Честно сказать, я не понимаю, почему не могу эти заниматься дома? Но таково было пожелание Александра Лисовецкого. Пока я работаю над реконструкцией — живу в поместье.

Когда мы обсуждали этот пункт, я ничего не имела против. Меня никто не ждал в Москве, к родителям на выходные я могу и отсюда съездить. Зато идея провести несколько недель за городом казалась очень даже интересной.

Ну а сейчас поздно что-либо менять и вставать в позу. В конце концов хочется верить, у Глеба тоже есть дела и какие-то обязанности. Не может же он торчать в поместье целыми днями напролет. А, значит, рано или поздно уедет.

— Ты так и будешь стоять, пораженная моим откровением? — раздается насмешливый голос, и я отмираю. Стряхиваю с себя наваждение и довольно грубо говорю.

— Пойдем, просто я думала, ты еще не закончил свою исповедь. Вот ждала продолжения. Оно должно было меня, полагаю, растрогать.

Глеб бросает на меня странный взгляд, отворачивается и уверенным шагом идет вперед, больше не пытаясь заговорить. Наверное, я испытываю облегчение. Точнее, должна бы. Но на душе муторно. Вот как я вообще умудрилась вляпаться в такое говно? Глеб, ну почему ты не мог просто остаться приятным воспоминанием о лучшей ночи в моей жизни? Зачем явился и позволяешь узнать себя реального? Зачем мне это? Почему ты не позволил мне думать, что где-то за границей моего мира живет один идеальный мужчина?

Глеб долго возится с замком на старой, деревянной двери, покосившейся от времени. Я ее внимательно изучаю, потому что придется менять, а она мне нравится по своему концепту — резная, двусторонняя, распахивающаяся наружу с давно прогнившим козырьком и облупившимся крыльцом, которое я осматриваю и прихожу к выводу, что его можно восстановить без ущерба для исторической достоверности.

Мы заходим внутрь, и я потрясенно замираю. Я знала, что тут есть зал и он занимает большую площадь крыла дома, так как видела планы, но все рано поражена его масштабами, мы будто попали в другое пространство.

— Он великолепен… — бормочу я и, огибая Глеба, прохожу внутрь.

— Кто? Рояль?

Только после его слов обращаю внимания, что в центре зала действительно стоит старинный рояль. Вероятнее всего, пришедший в негодность от сырости и времени, но его все равно не выкинули. Надо будет узнать, такие вещи вообще реально восстановить или нет?

— Не рояль, сам зал… — поясняю я и напрочь забываю про Глеба, изучая то сокровище, которое я получила пусть и во временное пользование. Не знаю, что хочет получить Александр, не знаю, что хочет получить Глеб, но я точно знаю, как хочу я, чтобы это выглядело. В моей голове уже сложилась картинка, и я не успокоюсь, пока не воплощу ее в жизнь, хотя бы на мониторе своего рабочего ноута.

Пока зал в ужасном состоянии — на полу прогнивший от времени паркет столетней давности, мелкие дощечки, потерявшие свой натуральный цвет, уложены «елочкой». Два яруса окон по стенам. Нижний — огромные, которые должны пропускать много света, но в части из них побиты стекла, часть заколочена фанерой. Верхний ярус сохранился на порядок лучше. Ровные, аккуратные окошечки высоко под сводчатым потолком, с которого свисают крюки под люстры. На одном даже висит нечто. Люстрой эту конструкцию назвать невозможно, но я, по крайней мере, вижу образ, на который можно ориентироваться. Прямо напротив входа на противоположной стене под потолком огромное круглое витражное окно в виде цветка — блики цветного стекла падают в центр зала на посеревшую крышку некогда белого рояля.

Фрески тут тоже есть. В отвратительном состоянии. Чтобы понять можно ли их спасти, нужно будет прийти сюда еще не раз и постараться разобраться. Они расположены в нишах между окнами и обрамлены местами раскрошившимся барельефом.

— Это будет небыстро и дорого, — наконец говорю я.

— Может, откажешься? — с надеждой спрашивает Глеб.

— Нет. — Я качаю головой. — А ты? Разве ты не хочешь увидеть этот зал таким, каким он должен быть? С сияющим светом люстр, полированным паркетом цвета белого дуба или золотистого ясеня? С белоснежными колоннами, окнами, в которые льется солнечный свет? С фресками, которые сияют красками? Почему нет?

— Потому что это будет другой зал, — говорит он и уходит не прощаясь.

— Ну и дурак, — бормочу себе под нос и достаю фотоаппарат. Впереди меня ждет очень много работы.

Я торчу в старом корпусе почти до трех дня, точнее, до тех пор, пока меня не находит тут Никита.

— Я думал тебя сожрал Глеб, — замечает парень от входной двери.

— Хрен ему, — бухчу я и доделываю последние кадры. У меня теперь достаточно информации и можно садиться за работу. Этому я и собираюсь посвятить оставшуюся часть дня.

— Меня послали за тобой, чтобы пригласить к столу. Уже накрыли обед. Но я бы на твоем месте потерялся.

— Почему? — удивляюсь я, чувствуя, как желудок сжимается от голода. Он точно был против того, чтобы пропустить обед. Работать голодной я решительно не любила.

— А там приехала папина сколопендра, — поясняет Ник, презрительно скривившись. — Есть с ней в компании… буэээ.

— Ник, — я откладываю фотоаппарат. — А сколопендра — это ведь не твоя мама. Прости, если я вдруг лезу не в свое дело.