«Что вы сказали?» – поинтересовался официант. – «Счет, говорю, дайте». На экране по-прежнему шла реклама. Левкин медленно расплатился. Весь изнутри холодный, мокрый, тяжелый, побрел по проспекту, левой рукой придерживая шляпу. И ветер летел впереди него, морщинил пространство вокруг, свистел и бесновался. Птицы кричали, торжествуя победу над Левкиным. Сине-зеленый мятный холод окутывал небо, язык и десны. Входил в мозг щемящей ласковой болью. Облака над головой неслись желтоватые, дымные. Сквозь серую дымку угадывался близкий вечер.

Дома Иван провел ряд экспериментов с небольшим плоским «Самсунгом», на который через кабель шло сто восемьдесят каналов. Первые шестьдесят не показали ничего скверного. Иван понемногу стал расслабляться. Пошел в душ, затем прошлепал босыми мокрыми ногами на кухню, сделал бутерброд с сыром и съел, глядя в окно на разноцветную рябь.

Посланец немеркнущего янтаря явился на французском «Canal+». Патрик Брюэль, который на этом канале с 2004 года являлся ведущим программы «Мировой тур покера», пригласил в прямой эфир в качестве консультантов двух всемирно известных игроков, один из которых оказался не должным быть человеком. Иван не сразу это понял, потому что тот какое-то время скрывал свою сущность, да и внешне не походил на уже виденного посланца высших сил.

Он был определенно другой – потный, лысый, с большим животом. Его мучила одышка, а также необходимость не думать о том, что его жена, Мари Леру, именно в эти часы умирала в Институте Гюстав Русси под Парижем. Ее опухоль вот уже полгода разрушали с помощью радиоволн. Но как-то не очень успешно. То ли не те волны выбирали, то ли опухоль была такая, которой радио не могло причинить вреда. Доктора, конечно, обещали прогресс, и даже в самом скором времени. Но, между нами говоря, опухоль Мари не обращала на радио никакого внимания. Она вела себя так, будто и не существовало в природе никаких радиоволн, а великие Тесла, Маркони и Попов в свое время занимались выращиванием петрушки.

«Я что думаю, – произнес печальный толстяк, вставая с кресла и с этой секунды уже не обращая внимания на происходящее в студии, – может быть, стоит попробовать не радио, а, например, телевизор?! Как ты считаешь, друг?» – «Я не знаю, друг, – развел руками Левкин, – у нее ведь последняя стадия, вряд ли телевизор что-нибудь даст». – «А если попробовать передачи Первого российского канала?» – «Ну, если только программу «Время»… – с сомнением сказал Левкин, – но тут многое зависит от ведущего. Лучше всего достать выпуски с Нонной Бодровой, на худой конец с Анной Шатиловой, а то нынешние все как-то слишком гламурны».

«Согласен! – Толстяк вытер большим мятым платком лицо, шею и грудь. – Ты же знаешь, кто я? То есть кто я на самом деле?!» – «Ты Мрак , – ответил Левкин, и губы его задрожали. – Никогда не думал, что увижу воочию». – «Точно! – Толстяк пожевал губами и улыбнулся. – Хорошо, что сразу понял. Другим никак не втолкуешь, как много у Мрака личин. А ты, видишь, молодец. Но тебе легче, ты меня всегда называл демоном Декарта, да?! Представления, иллюзии, ложные картины мира?! Сразу въехал. Интеллигент! Много значит! – Он грустно помахал толстым указательным пальцем, пытаясь как бы визуально обозначить, как много все это для него значит. Так ты думаешь, лечить ее все-таки лучше телевизором?»

«Мари?!» – Левкин сам не знал, для чего переспросил. «Конечно, Мари, – скривил печальные губы мастер покера. – Не тебя же!» – «Не знаю, – пожал плечами Иван. – Если радио не помогает, что остается?!» – «Согласен», – кивнул толстый.

Ведущий попытался привлечь его внимание. Потом взял за локоть. Толстый отдернул его и тут же два раза ткнул кулаком в лицо коллегу, сидевшего справа, а когда тот упал, ударил его несколько раз ногой и прокричал что-то короткое и гневное. Иван, знавший французский исключительно со словарем, ясно уловил только мерде и шьен . Толстяка подхватили под руки крепкие парни из охраны и поволокли в темноту коридора, как пауки – крупную сочную муху. Он, конечно, показал норов и силу духа, но на стороне нападавших был значительный перевес. В последнюю секунду перед тем, как его буквально вынесли из студии, толстяк повернул свое окровавленное лицо к Ивану, улыбнулся и проговорил мягко, почти по-дружески: «Выключи телевизор, сучонок, хватит с тебя на сегодня!»

* * *

Левкин принял решение на какое-то время отказаться от любимого прибора. « Хватит с тебя на сегодня» , – повторял он себе еще пару дней, впечатленный всем происшедшим. Иван Павлович привык слушать подсказки и советы, когда они исходили от сущностей, стоящих у истоков янтаря или, по крайней мере, находившихся с ним в более интимных отношениях, чем те, которые сложились у Левкина. Все просто. Не смотреть телевизор – вот что, значит, нужно на данном этапе жизни. Иван тут же наступил на горло своей тихой тяге к экрану Малевича. Он мог повременить, переждать.

Он не смутился необходимостью временного отказа от телевизора. Более того, в какой-то момент почувствовал себя на подъеме. Лишившись экрана Малевича, но так и не дождавшись мерцания, Левкин повеселел и внезапно подумал о том, как много все-таки жизненных проблем решает регулярный секс. Тем более что с Мариной у них толком так ничего и не получилось.

Честно говоря, у него мало с кем получалось толком. В этом городе почти ни с кем. Кроме полурыбы, случился всего один человек, молодой крохотный белолицый продавец белья в супермаркете мужской одежды, которого Левкин, к собственному удивлению, захотел. Но поскольку опыта у него в таких делах не было, он счел за лучшее не связываться.

В том городе, который он мог называть родным, у Ивана была женщина, и с ней у него все выходило так, как нужно. Он ей говорил: «Котик-котик, я твой кротик!» И бросался на нее, хлопая ушами по щекам, зарываясь в прозрачную плоть по мохнатые некрупные яйца, по самое горло, по юность, по Рембрандта с Ван Гогом. По самого Витгенштейна. И Клерамбо в нем стонал, а профессор Кандинский рыдал от восторга.

Она была разведенка. Опытная, как сама Венера Милосская. Прибегала с мороза с авоськой апельсинов, ибо любила добывать и пить их сок, швыряла оранжевые цитрусовые шары на подоконник. Сполоснув только руки и шею, шла к нему, холодная, как стеклянная рыбка, пахнущая развратом. Ночами снились ее песочные длинные ноги и торс, теряющийся где-то в созвездии Волопаса. А потом она стояла и курила у форточки в накидке. Venus pudica , Венера стыдливая, богиня, придерживающая рукой упавшее одеяние. И все выходило как нельзя лучше.

Вот и хорошо, подумал Левкин. Вот и следует выяснить, нельзя ли лучше или все-таки можно. А если все же нельзя, то в чем причина?! Кому дарить холодные апельсины, которые вот уже десять лет регулярно покупаются и выкладываются у оконных стекол? Может быть, дело в том, что апельсины должна покупать женщина, а мужчина обязан в дом приносить нечто иное?

Но тогда, помнится, он не приносил ничего. Бедный студент с больной головой и сердцем, разорванным вечным мерцанием, он прибегал к ней во флигелек на Гладковке в лихорадке счастья. Дрожащими руками открывал черным ключом дверь. Заходил туда и ждал, глядя в заиндевевшее окно.