Когда-то, когда я впервые захотела стать врачом, мама сказала мне, что практику надо проходить в морге и мое желание тут же превратилось в дикий ужас. Но когда умер отец я этот ужас подавила и заставила себя идти в медицину. Я хотела изучить его болезнь, хотела помогать людям. Я искренне верила, что смогу это сделать и даже морг не мог меня испугать.

Но, глядя тогда на Парфенова, я поняла, что в морге он скорей всего родился и это было самое любимое место в его жизни. Мне надо было сейчас о чем-то думать. Пусть даже о такой ерунде об откровенной чепухе, о своем поступлении и о том, как окончила учебу. О чем-то только не об этом жутком месте, не о том, что здесь происходит… иначе я бы сошла с ума. Особенно когда он взял в руки какой-то железный предмет и задрал на мне рубашку до самых бедер. Стоп! А ведь Парфёнов никогда не говорил, что учился на гинеколога! Он был светилом терапии и никакого отношения к акушерству не имел. Или… у меня все в голове смешалось и мой мозг выдает мне сюрреалистические кошмары?

Сжалась, напряглась всем телом до состояния застывшего камня. Но… ничего пока не произошло. Я приоткрыла один глаз и увидела, как он протирает свой инструмент каким-то раствором. Но легче мне от этого не стало. Приблизился ко мне, и я вся инстинктивно сжалась еще больше если это было возможно.

— Расслабьтесь, миледи, иначе я причиню вам боль. Моя цель не в этом и я не палач. Дайте мне выполнить мою работу и все закончится очень быстро.

Его голос, также похожий на голос Парфенова, немного утихомирил панику во мне, понизил градус кипящего адреналина и пульсирующей в ушах паники. Он ощупал мою грудь, мой живот. Не как мужчина, а очень беспристрастно. Я сдавила кляп зубами и зажмурилась, когда меня коснулось что-то холодное.

— Максимум расслабления. Медленно выдохните и расслабьте все мышцы.

Я приготовилась к дикой боли, приготовилась к чему-то ужасно невыносимому… и еще я знала, что он там увидит. Если это все не фарс и не игра, то сейчас все в этой зале вынесут мне смертный приговор и моя казнь будет ужасной и лютой. Потому что я уже давно не девственница. Он это увидит, скажет во всеуслышание и меня объявят вне закона. Лекарь одернул подол моей рубашки и отошел в сторону. Он снова протер свои инструменты и с бесстрастным видом сложил их обратно в саквояж. По выражению его лица я не могла понять ровным счетом ничего. Тяжело дыша я сжимала и разжимала кулаки. Нервное напряжение достигло своего апогея и меня трясло, как лихорадке. И за ширмой стихли голоса. Доносился какой-то шепот, но все ждали лекаря и его приговора. Никогда в жизни мне еще не было так страшно и никогда я не ощущала такой ужасающей обреченности. Шаги Потрошителя разносились по зале с такой четкостью, что каждый из них отдавался гулом в моей воспаленной голове.

— Я провел осмотр и со всей ответственностью, возложенной на меня его сиятельством герцогом Ламбертом и жителями Адора заявляю, что Элизабет Блэр физически невинна, как младенец. Это означает, что она не вступала в половую связь с кем-либо и является девственницей.

Раздался шум и ропот, как волна протеста, как будто зашевелились от ветра деревья.

— Может она его приворожила? Заколдовала? Надо было не оставлять их наедине! Пусть ее осмотрит еще один лекарь!

Удар молотка.

— Тишина в зале суда! — послышался голос «прокурора», — То есть вы, мистер Джейкобс, считаете, что Элизабет Блэр девственна?

— Да, я в этом уверен, как в том, что вижу вас перед собой, господин Голден.

— Ведьму осматривали за ширмой, она могла его околдовать! Пусть проведут еще один осмотр!

Раздавались голоса из залы.

— Какая разница сколько осмотров проведут! Она — Блэр и она ведьма. На костер ее!

— Пусть вынесут нам окровавленную простынь, и мы поверим.

— Да, пусть ее отымеют и покажут нам кровь! Как их солдаты насиловали наших женщин и детей! Пусть ее отымеют на глазах у всех! Потаскуху! Шлюху!

Снова застучал молоток… Но я слышала их как сквозь туман. Я проваливалась в свое непонимание, в свой какой-то дикий и абстрактный мир отрицания. Девственница? Я? Но как? Или… или это тело не мое или… как все это понимать? Может я попала куда-то в мир, где еще не знала Мишу.

— Я призываю вас к порядку. У нас нет ни малейшего повода сомневаться в словах мистера Джейкобса. Он добропорядочный христианин и обследовал далеко не одного преступника и преступницу, а также принимал роды у знатных леди.

Меня отвязали от стола и потащили обратно в залу, прикрыться я уже не могла так как мне связали руки впереди и толкнули в середину помещения. Я осмотрелась по сторонам на эти лица полные ненависти, скривлённые в какой-то звериной злобе и поняла, что пощады ждать здесь не от кого.

— Ну и что, что она девственница, — снова раздался чей-то голос, — это не меняет ее происхождения! Она дочь Блэра! Пусть сдохнет вместе с ним!

— Давайте дадим последнее слово госпоже Блэр. Пусть она сама расскажет нам, как купалась в крови младенцев.

Тяжело дыша я подняла взгляд на самого Ламберта.

— Голос ведьмы опасен! Голос ведьмы может приворожить и лишить разума!

Завопил священник и выскочил вперед, тыкая в меня крестом. Он видно думал, что я на него зашиплю или начну дымиться. Еще б чесноком меня обложил и набрызгал святой водой. А, нет. Они же считают меня ведьмой, а не вампиром. Хотя, какая мне разница. Они здесь все ненормальные Они все здесь звери. От людей у них только внешность… Нет, не звери. Это слишком лестно для бешеной толпы овец.

— Всех не заколдует, — ухмыльнулся Ламберт — вытащите кляп. Пусть отвечает на вопросы.

Смотрит на меня и я ощущаю все ту же дрожь и это дикое биение сердца с сумасшедшим желанием броситься к нему и… и что? И ничего. Он или играет роль для этой публики, или… это не он. Один из стражников выдернул тряпку у меня изо рта, и я инстинктивно вытерлась о связанные запястья. Подняла голову и встретилась взглядом с герцогом. Дымчатые глаза потемнели на несколько тонов и дернулись сжатые скулы. Что-то все же неуловимо было в нем другим или я забыла какими они могут быть эти невероятные глаза с бархатом ресниц и поволокой от которой по телу пробегает волна дрожи и замирает сердце.

Гладит пса между ушей и ухмыляется уголком чувственного рта. Нет, он не боится ведьм, не боится всего того, что боится эта толпа Он получает удовольствие от происходящего. Его забавляет их ужас, его забавляю я, в виде жертвы. Ему нравится все, что здесь происходит. Ничего подобного я в Михаиле раньше не замечала.

— Какая наощупь кровь младенцев, Элизабет? Теплая? Горячая? А может холодная? Или ее для вас нагревали?

Тон издевательский и тяжелые веки чуть приспущены он смотрит то на мое лицо, то нагло разглядывает мою грудь под тонкой сорочкой.

— Человеческая кровь может быть разной температуры как у младенцев, так и у взрослых.

— Она знает! Она ведьма поэтому все знает!