София небрежно взмахнула рукой, хотя и знала, что ей не удастся одурачить своего друга.

— Да, он женится. Все к этому шло. Он же мужчина, а они именно так и поступают — женятся вторично. — При этих словах София тихонько усмехнулась. — Кто-то же должен дальше заниматься их воспитанием.

Сарказм не смог притупить боли, овладевшей ею, когда она вспомнила сообщение Макса. В голове тут же возник вопрос, на который не было ответа, — а стоит ли ее карьера той цены, что она за нее заплатила?

— Какое лестное мнение о мужчинах, — заметил Тарик. — После церемонии я отвезу тебя куда-нибудь и напою так, что ты забудешь собственное имя.

— Звучит заманчиво.

— А разве вы, американцы, не так обычно поступаете — отправляетесь в бар и напиваетесь до беспамятства?

София фыркнула:

— Ты понятия не имеешь, о чем толкуешь. Ты же не употребляешь спиртное.

— Но я его покупаю.Отвезу-ка я тебя в клуб «Силлес».

София знала, что примет приглашение и отправится с ним в этот один из самых популярных клубов Гааги, куда часто захаживает европейская элита. Понимала она и то, что зависть всех посетительниц клуба ей обеспечена, потому что Тарик мог без труда вскружить голову кому угодно. Он был элегантным, с налетом грусти во взгляде, причем грусть эта была неподдельная, хотя немногие знали о побудивших ее причинах. Выпускник Окс форда, один из лучших юристов в мире, Тарик полностью посвятил себя служению Фемиде. Тем не менее, будучи геем и уроженцем Саудовской Аравии, каждый день он вынужден был вести личную битву, на его родине интимная связь с человеком своего пола каралась смертной казнью.

— Благодарю за приглашение, — сказала София, — но после церемонии мне очень нужно домой. Меня работа ждет…

— Аллах не запрещает иметь хоть какое-то подобие жизни.

— Она у меня есть.

— Нет, у тебя есть твоя работа — в суде или в офисе — и есть немного времени на сон. Ах да, я забыл упомянуть об этом твоем ужасном спорте.

— Вовсе он не ужасный. Плавание на дальние дистанции действует на меня благотворно. — София постоянно тренировалась для каких-то состязаний, правда никогда — ни единого раза — не занимала первого места, зато всегда финишировала. Всегда.

Тарику, самой напряженной физической нагрузкой которого был подъем на лифте до нужного этажа, спортивные занятия Софии казались очень опасными.

— Барахтание в ледяной воде в мокром купальнике — это безумие. Тебе нужно повеселиться, Цветочек, нужно, чтобы в твоей жизни появилось еще что-то помимо работы. Я понимаю, почему ты страшишься отпустить себя на свободу. Считаешь, что, если позволишь себе радоваться жизни, это нарушит твою епитимью.

— Да что тебе известно о наложении епитимьи?

— Чувство вины могут испытывать не только христиане, — назидательно произнес Тарик. — Ты чувствуешь вину перед своими детьми, поэтому отказываешь себе даже в малейших радостях. Все просто, но ничем хорошим это для тебя не закончится, вне зависимости от того, будешь ли ты в суде уличать террористов или станешь кататься на велосипеде по улице Хогевег в разгар туристического сезона.

— Верно. Я по-прежнему отделена от своих детей.

— Ты даешь своим детям очень многое — мать, которая заботится о благе мира и старается сделать его лучшим местом для жизни. Неужели ты думаешь, что они предпочли бы, чтобы ты возила их на тренировки по футболу и по магазинам?

— Иногда да. — Она знала, что ничего уже не изменить, но не могла не гадать, как сложилась бы судьба Дэзи, если бы она уделяла дочери больше времени.

— Моя дорогая мама проводила со мной каждый день, но посмотри, кем я стал! Ходячим недоразумением.

— Образованным человеком с широким кругозором.

— Изгоем. Еретиком. — Тарик говорил шутливо, но София безошибочно улавливала в его голосе боль, возможно отличную от той, что терзала ее, но все же чем-то похожую.

— Перестань, — сдавленным шепотом приказала она. Они с Тариком были зациклены на карьере. Пытаясь убежать от своей истинной сущности, Тарик жил лишь своей работой. Это все, что у меня есть, бывало, частенько повторял он. К счастью, иного ему и не надо.

Про себя же София не могла сказать того же, поэтому промолчала. Она заметила приближающихся к ним премьера и королеву, и прочистила горло, предупреждая Тарика. Королева Нидерландов была похожа на всеми любимую тетушку. Она была совершенно очаровательна и, выполняя свои обязанности, обращалась с каждым так, словно он для нее — самый важный человек на свете.

— Сердечно благодарю вас за службу, — сказала она, когда группа высокопоставленных гостей пришла в движение.

«Я важное лицо, — подумала София. — Да, именно так, я важное лицо».

Когда ее представили королеве, она слегка присела в реверансе, который репетировала много дней, и с непревзойденным самообладанием назвала монаршую особу Uwe Majesteit[20]. Ритуал приветствия проходил торжественно и единообразно, без сюрпризов. Никто никогда не узнает, что маленькая девочка в душе Софии возликовала. Она представлена королеве, самой настоящей живой королеве!

Королева Беатрикс была юристом, так же как и София. Они могли бы даже поболтать, как две подружки, обсудить, где лучше покупать туфли и обменяться свежими сплетнями.

Выглядел бы их разговор примерно так:

— Вы уже видели новый фильм с Джорджем Клуни?

— Мне нравятся ваши серьги. Где вы их раздобыли?

— Каково это — когда вашим именем называют аэропорт?

— Расскажите мне о своей семье. Как вам удается все успевать?

Да, это был животрепещущий вопрос, который София с удовольствием задала бы другим работающим женщинам. Здесь, во Дворце мира, они наблюдали возрождение к жизни целой нации, а ее заботят такие домашние проблемы. Софии очень хотелось бы знать, как Беатрикс удавалось управлять страной, но при этом сохранить свой брак и семью.

Всегда приходится чем-то жертвовать, прошептал внутренний голос.

Королева сейчас была вдовой, а ее дети давно выросли. София мечтала знать, не сожалеет ли Беатрикс о чем-нибудь, не хотелось бы ей в чем-то поступить иначе, например проводить больше времени со своими детьми, читать им на ночь добрые истории, ограничивать время просмотра телевизора, чаще ходить на родительские собрания.

Стражники в красочном одеянии внесли флаги Евросоюза и суда Нидерландов, а потом, с особыми почестями, флаг Умойи, который поместили, словно дерево, в держатель на сцене. Вновь утвержденный в должности посол мистер Бенсоуда занял место у микрофона. За его спиной расположились шесть помощников, держащих каждый по почетной медали. К концу вечера одна из них будет вручена Софии.

— Mesdames et messieurs, — произнес посол, — bienvenue, les visiteurs distingues[21]… — Он углубился в повествование об истории своей страны.