class="p1">— Пружину нельзя закручивать бесконечно. Она или лопнет, или распрямится, и горе тому, кто не успел увернуться.

— Это признание? — подобрался доктор.

— Нет, это размышления.

— Тогда будем считать, что я их не слышал. Пес в самом деле слушается команд?

А ведь и правда. Откуда бы местной дворняжке знать, что такое «фас»? Совпало, не иначе: Полкан просто был благодарен мне за ласку и отплатил как мог.

— Что вы, откуда? Я познакомилась с ним сегодня. Видимо, ему тоже не понравилось, как со мной обращаются.

Я присела рядом с Полканом, потрепала его по голове.

— Спасибо.

Он завилял хвостом так старательно, будто собирался взлететь, и лизнул меня в лицо. Я рассмеялась, стараясь не морщиться от запаха псины.

— Да уж, некому было тебя выкупать как следует, — сказала я, выпрямляясь. — Ну ничего, мы это исправим. Чуть позже, если ты не возражаешь.

На улице слишком прохладно и промозгло для купания кого бы то ни было, а в доме я еще толком не разобралась, где и что. Единственным толком разведанным помещением была кухня, но туда, где готовят еду, беспризорного пса тащить не надо. Хорошо бы найти что-то вроде прачечной, где должна быть и печка, и горячая вода.

Полкан яростно зачесал ухо, как бы намекая, что надолго откладывать купание не стоит.

— Поняла, — рассмеялась я. — Обещаю, до вечера что-нибудь придумаю.

Я снова собрала дрова. Забрала на кухне огниво. До сих пор я видела такие штуки только в музеях, но руки действовали будто бы сами по себе. Слетевшие искры мигом запалили бересту, а там и дрова занялись. По крайней мере печи в этом доме были в порядке, хоть что-то.

Как раз когда я закончила с печкой, вернулся от «потерпевшего» Иван Михайлович.

— Раз уж вы здесь, ознакомьтесь, пожалуйста, с моим отчетом и подпишите своей рукой, что записано верно.

Я взяла листы. Интересно, отвратительный почерк — профессиональная особенность врачей во всех временах и мирах? Ни одной буквы невозможно разобрать, китайская грамота какая-то. Я внимательней вгляделась в написанное и едва не выронила бумаги. Возможно, почерк у доктора и был так себе, но закорючки и завитушки, что я видела сейчас, не имели никакого отношения к привычной мне кириллице. Впрочем, и к латинице тоже. Совершенно незнакомый алфавит и…

Внутри что-то противно сжалось.

— Я не могу это прочитать.

Голос сорвался, на глаза навернулись слезы. Стать неграмотной оказалось страшнее возможного обвинения в убийстве.

— Глафира Андреевна, не волнуйтесь так, — мягко сказал доктор. — Чистописание никогда не было моей сильной стороной. К тому же, хоть вы и отлично держитесь, заметно, что случившееся с вашей тетушкой очень на вас повлияло. Признаться, я бы больше встревожился, если бы вы вели себя как ни в чем не бывало. Сильное потрясение может проявиться и так.

Я кивнула. Как удачно, что доктор сам нашел объяснение.

— Я бы мог прочитать, но получится, что вам придется поверить мне на слово.

— Ничего.

Я вздохнула, загоняя поглубже злость на саму себя. Разнюнилась! Миллионы людей в мире прожили жизнь, так и не научившись ни читать, ни писать. В отличие от них, у меня такая возможность есть: если в доме не найдется никакого подобия азбуки или прописей, буду искать учителя.

Но это потом.

Я внимательно слушала, полузакрыв глаза, вспоминала труп и обстановку в комнате. Иван Михайлович оказался очень дотошен в описаниях. А вот его заключение о давности и причинах наступления смерти отец наверняка обозвал бы халтурой — доктор даже температуру трупа в разных частях не измерил. Хотя, может, тут и термометров нет — по крайней мере уличных я не видела ни одного. Еще и причину смерти назвать без вскрытия… Мало ли, может, бабка на самом деле умерла от инсульта, а топором ее рубанули, чтобы получить страховку на случай насильственной смерти, ведь страхование от сердечно-сосудистых заболеваний стоит намного дороже, чем от несчастного случая. Хотя вряд ли можно назвать несчастным случаем топор промеж глаз.

О чем я? Какое страхование? Если доктор уповает на «благословение» при вывихе — и никто из окружающих не крутит пальцем у виска, значит, с медициной тут полный швах. Судебной в том числе.

Судя по всему, доктор сделал все, что мог сделать в его положении.

— Все верно, — сказала я, дослушав.

— Тогда подпишите.

5.3

А вот это засада так засада. Я взяла протянутое перо бездумно — голова была занята поиском объяснения, почему я не знаю собственную подпись. Перо легло в пальцы неожиданно ловко, будто я всю жизнь только им и писала и знать не знала никаких шариковых ручек.

Или рискнуть? Я зажмурилась.

— Что с вами, Глафира Андреевна? — встревожился доктор. — Вам нехорошо?

Рука сама вывела несколько закорючек.

— Что-то дурно, да, — пролепетала я, по-прежнему опасаясь раскрыть глаза. Глупо.

Доктор подхватил меня под локоть, усадил в кресло.

— Сейчас я достану нюхательные соли.

Я закашлялась от вони нашатырки, отмахнулась, забыв, что до сих пор держу в руках лист.

— Мне уже лучше, спасибо.

А то ведь не отстанет со своими солями. А я веду себя как дура. В конце концов, доктор сам подсказал мне ответ. Потрясение. Не каждый день находишь родственника с топором во лбу. Можно и собственное имя забыть.

Я посмотрела на записи.

«Записано верно, в чем своей рукой удостоверяю и подтверждаю», — было начертано почерком доктора, а дальше — завитушка, накарябанная мной.

Я ойкнула, выронив лист. Он спланировал на пол, я наклонилась, вглядываясь в россыпь извивающихся гусениц. Ни слова не понятно.

Доктор снова сунул мне под нос вонючую гадость, именуемую нюхательными солями.

— Хватит, я пришла в себя. Почти. Оказывается, я не настолько хладнокровна, как хотелось бы.

— У вас удивительная выдержка.

Он поднял с пола бумаги. Я бросила на них прощальный взгляд: «Труп находится в кровати…»

Так. С этим непременно нужно разобраться. Но без свидетелей. Пока меня не упекли в местную дурку. Весьма негуманную, если верить всему, что я читала про медицину былых времен.

А потому сейчас необходимо чем-то заняться, чтобы отвлечься. Вот хотя бы…

С улицы донеслось грустное ржание. Точно!

— Вы не возражаете, если я распрягу и почищу ваших лошадей? — поинтересовалась я.

Лошадей я любила с детства. Сперва — платонически, если можно так выразиться, по книгам и