в деревне. Отец не смог вырваться с работы сразу: бывший тесть не считался близким родственником. И два дня я оставалась с телом одна в деревенском доме.

Никогда я не была особо набожной, но тогда достала дедов молитвослов и, когда не спала и не ела, читала все подобающие случаю слова. Если бога нет — они не повредили ни мне, ни деду. Если есть — возможно, помогли. Обрядить тело к похоронам помогли соседки, а гроб дед приготовил себе задолго до того, еще когда не стало бабушки.

Это напомнило мне еще кое о чем.

— Покойницу надо обмыть и обрядить, — произнесла я негромко, чтобы не слышала Варенька. — Или вы будете проводить вскрытие?

4.2

— Не буду: причина смерти очевидна.

Доктор сам взял из кресла плед, встряхнул его, прежде чем сложить. Была ли это попытка мне помочь — или проверка, что я не унесу вместе с пледом что-то, что могло бы изменить картину убийства?

— Укройте Варвару Николаевну. — Он протянул мне плед. — Я посижу с ней на всякий случай. Пока мы ждем возвращения Кирилла Аркадьевича, я опишу все, что увидел. Пожалуй, и положение вещей в комнате.

— Я не знаю, где у тетушки бумага и чернила, — призналась я. Все равно довольно быстро вылезет, что я не ориентируюсь в доме, так что и притворяться незачем.

— Не беспокойтесь, у меня есть свои.

Мы вместе вернулись к девушке, которая уже посапывала. Я накинула на нее плед, доктор устроился за столом, извлек из своего, кажется, бездонного сундучка письменные принадлежности и начал покрывать бумагу закорючками. Я заставила себя отвести взгляд от самого настоящего птичьего пера, служившего ему ручкой.

— Я растоплю печь, если вы не возражаете.

— Конечно, нет. — Он оторвался от письма. — И насчет покойницы… Пошлите Герасима в деревню, пусть позовет женщин. Они все сделают.

— Мне нечем с ними расплатиться. Возможно, у тетушки были деньги, но… — Я развела руками.

В «своей» каморке мне не попалось на глаза ни монетки. Может, конечно, они были слишком хорошо спрятаны, но больше походило на то что бедной Глаше действительно было некуда деться из этого дома.

Иван Михайлович кивнул.

— Понимаю. Вы можете расплатиться с деревенскими едой и какими-нибудь из вещей покойной, так принято у простого народа. Конечно, сначала придется поговорить с исправником, чтобы он разрешил отдать вещи из дома.

Я опустила глаза, подавляя раздражение из-за того, что приходится ждать одолжения незнакомого человека…

— Я не могу распоряжаться собственными…

Я осеклась, сообразив, что «собственного» у меня в этом доме только то, что на мне надето. А остальное — теткино, и кому оно перейдет, неизвестно. Как бы меня не выставили отсюда в чем есть.

— Глафира Андреевна, мы не были хорошо знакомы ранее, но сейчас вы кажетесь мне барышней умной, — мягко, так же подчеркнуто-мягко, как я разговаривала с Варенькой, начал доктор. — Потому вы, конечно, понимаете, что при закрытых окнах в комнате убийце пришлось преодолеть полдома, чтобы зарубить вашу тетушку. Вероятнее всего, убийца — кто-то из четверых, ночевавших в доме. И Кирилл Аркадьевич как человек честный не может игнорировать это, как не может и не думать о том, что под предлогом платы помощницам из дома могут исчезнуть вещи, способные навести на истинного виновника преступления.

— А учитывая то, как тетушка со мной обращалась, я — главная подозреваемая, — проговорила я. — Не просто так экономка орала: «Глашка барыню убила!»

А просто ли так в комнате было настолько душно, что у меня с самого утра зверски болела голова? Но ведь ничего не докажешь.

— Кирилл Аркадьевич — человек умный и справедливый, не зря дворянское собрание выбрало его исправником второй раз подряд, — сказал Иван Михайлович. — Он не будет хвататься за первого же подозреваемого, лишь бы только отчитаться в раскрытии преступления.

Я кивнула, не особо обнадеженная этим. Может, все-таки сжечь полотенце — и тюфяк заодно? Но кто знает, вдруг здесь уже научились находить микроскопические следы крови и в дереве? Только хуже сделаю.

Ладно. Когда не знаешь, что будет потом и куда подстелить соломки, остается только заботиться о насущном. И сейчас мне этих забот с лихвой хватит.

— Схожу за дровами, — сказала я.

— Вам помочь принести? — подхватился доктор.

— Что вы, я привычная.

В самом деле, Глаша — местная Глаша — была намного сильнее меня физически. Если бы я дома отдраила такую здоровенную кухню вместе со всей посудой, бегая туда-сюда из тепла в холод и перетаскав невесть сколько ведер воды, свалилась бы сперва с переутомлением, а потом с простудой. А я чувствовала себя вполне сносно. Может, конечно, потрясение взбодрило, а когда эмоции схлынут окончательно, я свалюсь, но пока сил хватало, и это меня радовало.

Во дворе Герасим сколачивал из досок будку. Пес сидел рядом, наблюдая за работой, будто инспектируя. Увидев меня, закрутил хвостом, ткнулся лбом мне в бедро, явно не решаясь поставить лапы на юбки. Я потрепала его по голове, по ушам.

— Смотрю, вы нашли общий язык.

Дворник широко улыбнулся мне, пес гавкнул.

— Вот и славно. Герасим, как закончишь, сходи в деревню, пожалуйста. Позови кого-нибудь, кто согласится барыню обмыть и подготовить.

Дворник кивнул. Я потерла лоб. Мысли скакали и путались: слишком много непривычных забот.

— Да, еще надо найти кого-то, кто бы гроб сделал.

Герасим помотал головой.

— Нет? — переспросила я.

Неужели я опять ошиблась и здесь не хоронят, а кремируют или еще как-то обходятся без гробов? На моей шее висела веревочка с медальоном в виде трех языков пламени. Я приняла это за какую-то памятную вещь, но что если это местный нательный крест? Тогда и…

Дворник не дал мне додумать эту мысль. С явным удовольствием забил последний гвоздь, поставил готовую будку, указал на нее псу.

— Принимай работу, — улыбнулась я. — И надо имя тебе придумать.

Пес сел, наклонив голову и внимательно на меня глядя.

— Полканом будешь?

Он довольно гавкнул, покрутился, виляя хвостом, заскочил в будку и выскочил обратно, снова повертелся, демонстрируя свою радость так явно, как умеют только собаки, и опять вернулся в будку. Один обустроен, уже хорошо.

Герасим осторожно тронул меня за локоть и указал на дом. Я пошла за ним. Он взял на кухне свечу, хотя было уже