не решился, отползал, с ужасом глядя то на собаку, то на меня.

Я перехватила полешко поудобнее, шагнула к управляющему.

— Ты кровавую тряпицу мне под тюфяк подложил?

Челюсть его затряслась, но вместо признания раздался отборный мат.

Полкан, угрожающе зарычав, качнулся к управляющему.

— Убери собаку! — взвизгнул тот.

Хорошо, попробуем зайти с другой стороны. Я демонстративно взвесила в руке полено.

— Чем тебе исправник помешал? Чего боишься?

— Глафира Андреевна, что вы делаете?

Я ругнулась: как невовремя! К нам, отдуваясь, бежал доктор. Видимо, Савелий орал достаточно громко, чтобы тот услышал и помчался спасать. Надо отдать должное приказчику — опомнился он быстро.

— Помогите! — завопил он во всю глотку. — Она бешеная!

Все же в возрасте Ивана Михайловича бегать надо или регулярно, или вообще не пытаться. Когда он остановился подле нас, я испугалась, что он свалится с сердечным приступом, а кто знает, есть ли в этом мире подходящие лекарства. Второго доктора-то под рукой точно нет!

— Глафира… Андреевна…

— Она натравила на меня собаку, а потом накинулась с магией. Вот! — Жестом матроса, рвущего на груди тельняшку, управляющий распахнул полы сюртука, показывая обгорелые прорехи на жилете и рубашке — вплоть до тела, где вздувались волдыри.

Меня передернуло.

Это в самом деле я сделала? Следы выглядели так, будто мои руки превратились в раскаленные утюги. Я уставилась на них. Руки как руки: широкие от работы ладони, мозоли, заживший порез у основания большого пальца. Снова посмотрела на обожженного приказчика. Замутило: все же живой человек, хоть и гаденыш.

— Я просто вышел во двор, а она…

Я обтерла разом вспотевшие ладони о юбку. Похоже, я сама себя закопала: если я способна, разозлившись, поджечь чужую одежду и обжечь до волдырей, то могла и тетку рубануть, тоже разозлившись. Почему, ну почему эта магия, будь она неладна, вылезла вот так?

Иван Михайлович помог управляющему подняться. Посмотрел на него. На меня.

— Ее надо запереть, а пса пристрелить, — не унимался Савелий.

Полкан зарычал.

— Тихо, мальчик. Тихо. Я тебя в обиду не дам.

— Глафира Андреевна? — Доктор порывисто шагнул ко мне. — Вы позволите?

Он приподнял мне подбородок, разглядывая шею.

— Повреждения не так серьезны, синяка, скорее всего, не останется. Но несомненны, — заключил он. — Похоже, ваша беседа с самого начала протекала не слишком мирно.

— Я защищался! — возмутился управляющий.

— Савелий Никитич. Настоятельно рекомендую вам исполнить просьбу, — это слово он выделил голосом, — исправника и, вернувшись в свою комнату, оставаться там столько, сколько понадобится.

— Это называется домашний арест, и я требую объяснений…

— Требуйте их у его сиятельства, — отрезал доктор. — Вернитесь в комнату, я приду обработать ваши ожоги.

— Вы не имеете права распоряжаться в чужом…

Иван Михайлович посмотрел на меня.

— Глафира Андреевна?

— Будь моя воля, я выставила бы этого человека из дома без расчета. Но не буду спорить с его сиятельством…

Управляющий не дал мне договорить.

— Почему этой девке разрешается ходить по всему дому и оскорблять людей?

— Потому что она хозяйка этого дома, если вы вдруг об этом забыли, — отрезал доктор.

— Она убийца!

— Это не доказано. Возвращайтесь в свои покои.

— Я с места не сдвинусь!

Иван Михайлович пожал плечами.

— Воля ваша, если вам не нужна моя помощь, не смею вмешиваться.

— Очень нужна, вы же сами видите, эта ненормальная…

— Не дала себя придушить, — негромко заметила я.

— Хватит! — Оказывается, добродушный доктор тоже умел командовать. — Савелий Никитич, вы ведете себя не как дворянин. Возьмите себя в руки.

— Сами-то давно ли дворянином стали? — огрызнулся управляющий.

Доктор обернулся ко мне, словно не услышав.

— Глафира Андреевна, простите за эту сцену. Давайте я помогу вам с дровами.

Савелий скрипнул зубами, поняв, что ничего не добьется. Направился к дому, размахивая руками так, будто с каждым шагом разрубал воображаемого противника.

— Не стоит, Иван Михайлович, — улыбнулась я. — Вам еще этого потерпевшего лечить.

— Удивлен, что у вас наконец нашлась смелость постоять за себя.

— То есть вы все знали и не вмешивались? — возмутилась я.

— Глафира Андреевна, я не так давно практикую среди местных помещиков, а не в Больших Комарах. Мне известно, что после смерти вашей матушки с вами случилась нервная горячка… — Он хмыкнул чему-то своему. — И мой предшественник, объявив вас недееспособной, обратился к дворянскому собранию. Учитывая ваше несовершеннолетие и состояние здоровья, опекунство передали вашей двоюродной бабушке.

— И всем было…

— Глафира Андреевна. — В его голосе проскользнул холод. — Вы прекрасно понимаете, почему симпатии общества были не на вашей стороне.

5.2

— Нет. Не понимаю.

Доктор вздохнул, тон его изменился, словно он снова разговаривал с Варенькой.

— Глафира Андреевна, я сознаю, что вам тяжело вспоминать те события. Однако мне известно, что после вашего выздоровления князь Северский, председатель дворянского собрания, беседовал с вами. Вы сказали ему, что заслужили все, что с вами произошло, и пусть все остается как есть.

— Но ведь это было не вчера!

На самом деле я понятия не имела, что за «события» имеет в виду доктор и почему Глаша — прежняя Глаша — считала, будто заслужила подобное обращение. Но ведь она могла и передумать, в конце концов! Мало кто заслуживает, чтобы его будили пощечинами и обзывали как попало.

— Ваша двоюродная бабушка жила нелюдимо, не ездила с визитами и не отдавала их. Однако Марья Алексеевна…

«Не знаю я никакую Марью Алексеевну!» — едва не крикнула я, но чудом вовремя придержала язык.

— … несколько раз навещала вас, и вы каждый раз заверяли ее, что вы считаете ваше положение епитимьей. И что вы очень хотите уйти в монастырь, однако двоюродная бабушка не позволяет вам.

Ну еще бы она позволила, имущество-то… Стоп. Передало опеку. Я сегодня на удивление туго соображаю. Выходит, и доктор, и Стрельцов обращались со мной как с хозяйкой не потому, что я наследую старухе, а потому что я хозяйка и есть.

А значит…

А значит, кое-кто соображает еще хуже меня, откровенно нарываясь. Я не злопамятна, просто злая и с хорошей памятью, тем более что и времени забыть не было.

— И я рад, что вы переменили мнение, — закончил доктор.

Я покачала головой.