— А чего мы ждем, Логман! Давай пожрем!

Байрамов как будто только и ждал команды. Он вытащил свой штык-нож и открыл банку сайры. И вот тут-то, как назло, именно в этот самый момент наша колонна тронулась вперед. Не могли, гады, еще хотя бы минут пятнадцать постоять!

Из-за плохой, разбитой дороги нас периодически трясло, и пару раз я в буквальном смысле этого слова пронес ложку мимо рта. Масло капало на мой бушлат.

«Ну и черт с ним!» — со злостью подумал я. — «Бушлат, что ли, жалеть? Потом постираю «Тайдом», да и все. Еще неизвестно, чем все это закончится!».

Злость закипала во мне потому, что колени, успокоившиеся было после моего похода за пайком, снова начали болеть.

За окнами не было видно не зги. Фары «Урала» вырывали из темноты задний борт движущейся впереди машины, и не более того. Смотреть было не на что, слушать нечего. Из-за ломоты в коленях я даже не мог уснуть. Оставалось только тупо смотреть на светящиеся датчики и стрелки приборов.

Внезапно мы остановились. Еще через несколько минут мне нестерпимо захотелось выйти наружу — колени просто разламывались от боли. Я успел подумать, как хорошо, что я сижу с краю: чтобы открыть дверцу и вывалиться на шоссе, мне не нужно никого расталкивать и выталкивать.

Я выбрался на воздух, и почти тут же пожалел об этом. Меня мгновенно просквозило порывом ледяного ветра, потом еще одним, и еще. С изумлением я убедился, что сегодня ночью гораздо холоднее, чем было вчера, хотя только вчера казалось — ну куда уж холоднее?

На шоссе я стоял не один. Народ постепенно стал выпрыгивать, выбираться и даже просто выползать из машин. Хуже всего было срочникам. Сидеть в кузовах или даже внутри БМП было холодно, и они выбирались для того, чтобы хотя бы попрыгать, чтобы согреться. Но тут же понимали, что обменяли шило на мыло. Здесь было ничуть не лучше. Нельзя было ни уйти от машин, ни развести костров — никто же не знал, сколько мы будем здесь стоять? Вдруг сейчас тронемся?

Чем дольше мы стояли, тем больше во мне нарастало раздражение и откровенная злость. Я уже успел несколько раз залезть и вылезть из кабины, и с каждым разом мне становилось только хуже. В кабине у меня ломило колени, так что и пяти — десяти минут высидеть было нельзя, а снаружи я почти мгновенно замерзал, что было ничуть не легче.

Продержаться на морозе и ветре чуть дольше, чем несколько минут, помогали подходившие знакомые офицеры. В основном тема разговоров сводилась к одному: что мы тут делаем и куда дальше?

Подходил даже Бандера, поглумился, приглашал погостить у него в БМП. С кривой улыбкой я отказался. И сразу же после его ухода снова забрался в кабину. Я тщетно пытался уснуть. Спать-то хотелось страшно, но из-за боли не засыпалось, и даже когда мне удавалось чуть задремать, усиливающаяся ломота довольно быстро возвращала меня в реальный мир.

В одно из таких мучительных пробуждений в окошко раздался сильный стук. Я приоткрыл дверь, впустив в кабину порыв ледяного ветра, от чего безмятежно спящий ваучер зябко пошевелился, и увидел рядового Серого. Вид его был страшен: как говорится, «краше в гроб кладут». Я вопросительно уставился на него.

— Товарищ лейтенант! Пустите погреться… Я болею… Я умру… Я, правда, умру!.. Ну, пожалуйста!

Я заколебался. Конечно, я не хотел смерти Серого, а то, что он может дать дуба, было для меня очевидно. И не впустить его в кабину было бы просто бесчеловечно. И все-таки я колебался. Я слишком живо представлял себе, что меня ждет за этой тонкой дверцей кабины «Урала», и мысленно содрогался.

Долг победил. Я решительно, стараясь не дать себе передумать, вылез из кабины, и даже подсадил Серого, и захлопнул за ним кабину.

Около нее больше никого не было — все куда-то рассосались. Мороз же к утру только усилился. Попрыгав вокруг «Урала» несколько минут, я понял, что долго не выдержу. Куда идти? Выгнать Серого? Сам себе потом не прощу. Только пустил, и тут же — «Пошел вон!». Это гадко.

Но если не так, то куда?

Мысль моя металась в черепной коробке, ища пятый угол. Выхода не было. Я вспомнил только одно место, куда можно было попасть, никого не выталкивая, и не рискуя отстать от колонны в случае чего. Это был кузов нашего «Урала».

Через орудийный лафет я взобрался туда… И не обнаружил ни одного бойца из третьего расчета. Куда же они делись? А, пустое… Нашли себе место получше. Может быть, сидят сейчас, обнявшись, вместе с четвертым расчетом. Может, даже нашли чем утеплиться. Хотя это вряд ли. Вокруг, кроме нас, никого. Ни одного дома, который можно разобрать на топливо для костров — и плевать, есть там хозяева или нет.

Я со стоном повалился на скамейку и блаженно вытянул ноги. Мне жутко хотелось спать. Я сделал над собой усилие… и уснул. Засыпая, я все гадал про себя: «Замерзну или нет?.. Замерзну или нет?.. Замерзну или…».

Нет, невозможно спать на морозе, даже пусть ветер не продувает брезент, за которым я укрылся, насквозь. Ощущение такое, словно ты горишь. Но огонь холодный. Попробуйте побегать босиком по снегу — поймете.

Мне было так плохо, что все то человеколюбие, которое я ощущал в себе еще час — два назад, куда-то исчезло.

Я доскакал до кабины, и попытался открыть дверцу. Мне это не удалось.

«Ого!» — подумал я. — «А Серый не дурак — замкнулся».

Пришлось стучать в окно. Когда там нарисовался знакомый силуэт, я скорчил страшную рожу:

— Вылезай немедленно!

Серый послушно открыл дверь, и тут же очутился на морозе. Я занял его место. Конечно, мне не совсем безразлична была судьба этого солдата, (пусть даже и наркомана), но не до такой же степени, чтобы замерзать самому?

Однако долго посидеть в тепле не удалось. Что-то неуловимо изменилось в том морозном оцепенении, которое сковало нашу колонну. К нашей кабине подошел Донецков и крикнул мне:

— Поворачивай свои машины на правую сторону, и разворачивайся к бою. Основное направление — 15–00.

И спереди и сзади я уже слышал рев сползающей с дороги техники; изо всех немыслимых щелей посыпался личный состав. Когда я выпрыгнул из остановившегося «Урала», то тут же увидел Рустама, который уже сам разыскивал меня:

— Паша! Стрелять будем с закрытой огневой позиции. Доставай и ставь буссоль. Ориентируй.

Ну, буссоль так буссоль. Я нашел взглядом в предрассветных сумерках рядового Лисицына:

— Тащи мою буссоль сюда!

А сам кинулся к «Уралу» — за вещмешком. Мне позарез был нужен фонарик. Я взял с собой самый обычный — карманный.

Да, вроде бы мы взяли прибор «Луч» с собой. А толку? Он ведь не заряжен. Да и не положен «Луч» к буссоли. Уж лучше обычный фонарик, или даже, на худой конец, спички. Посветил — посмотрел и настроил.

Я лихорадочно искал фонарик в вещмешке. Ага, вот он! Я вытащил черно-белый корпус на свет и обомлел. Стекло фонаря было разбито чьим-то метким ударом ноги. Ну, кто? Может быть, ваучер, может быть — Логман. Да и сам, чего греха таить, тоже мог это сделать. Не менее лихорадочно, чем я потрошил вещмешок, я захлопал у себя по карманам, ища спички. Спичек не было. Ах, как жаль! Что же делать-то?