Командир другого орудия — сержант Волков — мрачно матерился и отпускал ядовитые шуточки в адрес своих подчинённых: рядовых Шиганкова, Лисицына, а также наводчика Феди Коломейчука. Контрактник, ответственный за данные орудия, отсутствовал — наверняка уже мирно дрых где-то в машине.

В этот момент я почувствовал, что у меня поднимается температура. Мне почему-то стало весело.

Прервав зануду Волкова, я сам принялся за отпускание шуток в адрес личного состава. Это были, в отличие от Волкова, беззлобные шутки. Потом я заставил петь бойцов патриотические песни. Видно было, как ни странно, что настроение у них поднялось… Когда у меня есть настроение, я могу чесать языком не хуже легендарного замполита Косача. Вот я и чесал им, наверное, в течение часа.

У нашего орудия стоял уже не просто смех, а настоящий хохот. Подошедший на такое веселье Карабут спросил у меня, не будем ли мы ещё куда-нибудь сегодня переезжать. Я, уже в который раз за этот день, пожал плечами:

— Мы люди маленькие. Куда скажут, туда и поедем!

Так Карабут и ушёл в неопределенности. Он, может быть, и ещё постоял бы, но Волков так выразительно на него посмотрел, что сержант счёл за лучшее быстрее удалиться…

Пока в очередной раз окапывались, наступила самая ночь — время выставлять караулы. Получив такой приказ, личный состав с облегчением понял, что на сегодня переезды и работы закончены. Ночь в их власти — отдыхайте. Тем более что этой ночью было не в пример теплее, чем прошедшей.

— Ну, друзья, — сказал сержант Волков притихшим рядовым, — кто будет стоять первым?.. Шиганков! Тебе кто больше нравится? Лисицын или Федя? Чего молчишь?.. Ну, например, кого бы тебе хотелось поцеловать?

Это было так неожиданно и смешно, что я захохотал. Смех сгибал меня пополам: я смеялся уже не над шуткой сержанта, я пытался смехом выдавить из себя все переживания и неудобства прошедших суток. Я смеялся, и мне становилось легче и свободнее, и будущее уже не выглядело таким угрюмым и зловещим.

Мрачному Шиганкову целовать не хотелось никого, но выбора у него особого не было, и он предпочёл своего земляка Лисицына.

Кстати, я обратил внимание на то, что ремня у Шиганкова не было. Интересно… Куда же он его дел? Потерял? Вот скотина! Потерял-то он, а отвечать будем мы с Рустамом. Не солдаты, а дети малые. Как в детском саду: на горшок он вовремя не сел — командир батареи виноват, совочек в песочнице потерял — опять же тяни к ответу офицерский состав. А, может быть, отобрали у него ремень? Ну, если отобрали, то доложи, не молчи! Будем принимать меры.

Все это промелькнуло у меня в голове, но я не сказал рядовому ни слова — мне не хотелось портить свое, едва установившееся, хорошее настроение. Ветер заметно ослабел, мороз не донимал, поле было белым-бело, а от того ночь казалась светлой… В общем, мне было просто хорошо.

Позади нас, в линии машин, разожгли костры. По идее, это было запрещено, но, как говорится, если очень хочется, (да и нет другого выхода), то можно. Бойцы сливали солярку из бензобаков в каски, поджигали её и грелись вокруг, ведь многие после прошедшей ночи нехорошо кашляли и чихали.

Что я должен был сделать? Заорать, топтать ногами костры, заставить гасить солярку в касках? Да, каски — это казенное имущество, и портить их не положено. (Уж не сомневайтесь — после того, как их использовали в качестве плошек, такие каски можно только выбросить на свалку). С другой стороны, а как же рядовые бойцы? Которые мерзнут как собаки? Что для меня важнее — казенные каски или человеческое здоровье?

Будь я службистом — карьеристом, наверное, каски мне были бы однозначно дороже. Все же это материальные ценности, за которые я отвечаю. А что будет с бойцами после окончания службы, (если доживут, конечно), меня лично не касается.

Увы, но я просто «пиджак». Я не стремлюсь сделать карьеру. Мне не жалко этих касок. Я полагаю, пусть в данном конкретном случае бойцы делают так, как им удобнее. Им надо согреться — пусть греются!

Я прошел мимо своего «Урала» и подошел к ближайшему костру.

В нем пылали доски из забора, обильно политые горючей жидкостью. Ближе всех к костру сидели Аншаков, и, конечно же, Серый, которого било как в лихорадке. Мне было ясно видно, что он серьёзно болен.

Врачей у нас в дивизионе не было. И, честно говоря, я даже не представлял себе, есть ли они вообще в нашем маршевом батальоне.

Внезапно я задумался. А должен же быть у нас в боевом походе штатный медик. Вот, скажем, тот же Серый — насколько он болен? Может быть, ему давно надо в госпитале с кислородной подушкой лежать, а мы тут его мурыжим, работать заставляем. Но кто должен это сказать? Я? Я не компетентен. Нужен врач. Простой военный врач. Да где ж его взять?

Может, он и должен быть здесь у нас в штате. Но кто поедет? У нас в дивизионе в медчасти одни женщины, причем все из местных. Как их можно отправить на войну?

Как отправить на войну женщину, (а наверняка по штату в дивизион положено иметь одного медика), к десяткам голодных, замерзших, уставших, обозленных на весь мир бойцов? Чтобы ее саму от них охранять? Ну, глупость, правда? Все понимают. Тем более что у этой женщины муж есть, и дети, скорее всего, есть. Да ее просто муж не отпустит.

Конечно, по закону она должна ехать, и за отказ ее должно ждать суровое наказание. Но ведь и мы все понимаем, что есть законы писаные и не писанные. Что никто ее за отказ в тюрьму или даже на губу не посадит.

Просто — напросто надо заканчивать с этим гнилым либерализмом, когда в медчасть тащат жен офицеров и прапорщиков. Если это большой госпиталь, там да — это нормально. Но не там, где медик должен быть на передовой, в полевых условиях. Как одной женщине просто элементарно существовать в полевых условиях? А, да что говорить!..

И в результате мы все в глубокой… М-да! Медик должен быть мужчиной! Однозначно! Военный медик — я имею в виду. Вот с Серым он бы разобрался, да и мне, честно говоря, очень бы помог. Хоть бы определил, отчего у меня так ломит колени. Хоть таблетку какую выписал. Или мазь прописал. Хоть бы боль унять…

Чем я могу помочь этой скотине и наркоману Серому? Скотине — потому что наркоман. Но мне его жалко. Мне маму его жалко, которая носила его, родила, нянчила, воспитывала, и теперь эта сволочь загибается здесь… Жалко! Но чем он лучше других? Того же Шиганкова, Лисицына?.. Волкова, в конце концов? Ни чем! Совершенно ни чем! Все мучаются, и он должен мучиться. Как все…

Я немного посидел у костра, погрелся, но вид кашляющего как туберкулезник Серого меня постоянно напрягал. Я встал и ушел в линию орудий, чтобы проверить караулы. Между нами и Первомайским было только поле, так что дело было серьезное. Если Радуев захочет уйти из блокированного поселка, почему бы ему не сделать этого именно в этом месте? Почему нет? Надо хорошенько внушить часовым, чтобы бдили, а то самому стало как-то неспокойно.

Часовые были на месте. Я постоял вместе с ними, вглядываясь в сторону Первомайского, а потом опять вернулся к костру.