— Ты и так все сделаешь, — брюзгливо заметил Мустафа. — В машину!..

Девушка попыталась рвануться к обреченному, однако ее уже подхватили и потащили к джипу Мустафы. Она пыталась сопротивляться, однако куда ей совладать с лапами боевиков!.. Офицера поволокли в другую сторону, в глубь территории лагеря.

…Казнь началась сразу же, едва автомобиль инспектора скрылся за поворотом дороги. Труп убитого начальника лагеря принесли на носилках и положили рядом с местом экзекуции, словно мертвые глаза могли увидеть, как соратники мстят за него. Сюда же согнали всех остальных пленных — чтобы знали, свиноеды, что будет с каждым, кто осмелится поднять руку на правоверного. Те сбились в кучку, с ужасом глядя на приготовления к казни их товарища.

Пытавшегося взбунтоваться офицера уложили лицом вверх на помост, на котором обычно происходила порка провинившихся. Привязали его, стараясь побольнее дергать за простреленные руку и ногу. Бесцеремонно содрали одежду. Принесли обыкновенную двуручную пилу…

Увидев ее, обреченный понял, что ему предстоит испытать, что процесс его умирания планируется растянуть на возможно более долгое время, забился в веревках.

— Сволочи! — взвыл он. — Убейте сразу, не мучьте!..

— Так бы мы тебя убили в другой раз, — назидательно проговорил пожилой боевик, пробуя ногтем остроту зуба пилы. — А сейчас мы тебя не убиваем, а казним…

— Сволочи! — лежащий на досках человек ревел, будучи не в силах отвести взгляд от жуткого металлического полотна; оно было бурым, только заточенные режущие кромки ярко блестели на солнце. — Всех вас надо убивать!..

— Ну а пока мы убьем тебя, — размеренно ответил все тот же боевик. Он буднично взял пилу за деревянную ручку, протянул другим концом напарнику. — С чего начнем?

— Давай со здоровой ноги, — предложил тот.

— Не надо-о! — с ужасе рвался на помосте обреченный. — Не на-а-а…

— Давай со здоровой, — согласился рассудительный.

Приставив зубчатую кромку к колену, они, приноравливаясь друг к другу, коротко провели зубчатой кромкой полотна по коже. Брызнула кровь. Округа огласилась жутким нечеловеческим криком.

— Нельзя же так! — раздалось из толпы пленных. — Вы же люди!..

— Кто еще пасть раскроет, ляжет сюда следующим! — тут же пресек новоиспеченный начальник лагеря.

Он обратил внимание, что несколько его подчиненных отвернулись и торопливо ушли прочь. Пусть идут, если нет подлинной беспощадности к врагам.

Аллаху акбар!

…К вечеру интерьер лагеря дополнился кошмарной «композицией».

— Натюрморт! — громко хохоча, сообщил ее создатель пленным, которым так и не позволили уйти с лобного места.

Большинство боевиков понятия не имели, что такое «натюрморт», однако тоже хохотали, глядя на произведение своего соратника.

В центре лагеря был врыт свежесооруженный крест, к которому палачи прибили растерзанное, расчлененное тело взбунтовавшегося подполковника. По центру огромный штырь удерживал залитый кровью торс с торчащими из него обломками костей и лохмотьями мяса и жил, над ним торчала косо насаженная на заостренный верхний конец креста отпиленная голова с искаженным предсмертной мукой лицом, с перекладины свисали, покачиваясь на ветру, специально небрежно — чтобы болтались — приколоченные отпиленные руки, внизу, у самой земли, были прикреплены отпиленные же ноги… Особый смех у боевиков вызвало то, куда «художник» поместил отрезанные гениталии мужчины: между головой и обезображенным торсом.

— Это ему заместо галстука, — гоготал он.

Возле него оставалось буквально несколько головорезов. Большинство боевиков разошлись, не выдержав зрелища. Начали рассасываться и пленные.

На истерзанное тело уже начали слетаться крупные зеленые мухи. Неподалеку на дереве в ожидании пиршества разместилась крикливая компания ворон.

…Вечером, сидя в своем кабинете и составляя донесение в центр, Мустафа вдруг вспомнил, что так и не узнал фамилию того подполковника. Не знала ее и Маша.

Впрочем, разведчик легко вышел из затруднения: он написал «подполковник Дмитрий». Кто там, среди его руководства, станет разбираться что это — имя или фамилия?

Все, это пройденный этап. Забыто. Нужно думать о завтрашнем дне.

Так что же хотел сообщить ему хаджи Мансур?.. Он не дождался возращения Мустафы и ушел, пообещав прийти прямо с утра. Но помощник утверждал, что хаджи был очень возбужден.

Что ж, подождем до утра.

Моздок. Авиабаза Минобороны. Подразделение военной контрразведки

Полунин — Бакаев — Калюжный

Кузьмич сидел красный, размазывая по лицу капельки слез. И без того глубоко посаженные, его глаза сейчас вовсе утонули в узких щелочках, затерявшихся в густой сетке морщин. Было видно, что он только что смеялся — и не просто смеялся, а хохотал взахлеб, от души.

— Чего это ты обхохотамшись? — поинтересовался вошедший в кабинет Сергей Мазлов.

Кузьмич махнул рукой в сторону двери, на которой красовалась шутливая бирка «Спецгруппа «Выпил». В помещении за ней размещались офицеры информационно-аналитической группы подразделения. Старший группы, Дмитрий Полунин, время от времени выдавал «на гора» довольно остроумные стихотворения — или стишата, как их тут называли. Иногда не слишком складные, подчас с матерком, но зато всегда актуальные, едкие и злободневные. Попасть ему на острый язычок опасались все, даже начальники.

— Там Димка новый перл сочинил, зачитывает… — слово «перл» Кузьмич нарочито произнес через букву «ё». — Слышишь, как Басаев ухахатывается?

Из-за тонкой перегородки и в самом деле доносился раскатистый смех Игоря Бакаева, которого в глаза и за глаза именовали Басаевым. Впрочем, он на прозвище не обижался, едва ли не гордился им.

— Иди-иди, послушай, — кивнул Кузьмич. — Вот же Димка дает, язва…

Заинтригованный Сергей открыл дверь, шагнул через порог и его едва не вышибла обратно новая волна дружного хохота. Здесь, помимо Бакаева и виновника веселья, собралось три Сереги — Шилов, Белаш, Матвеев.

— Да вы что, сговорились, что ли? — довольный вниманием, Дмитрий улыбался во весь рот. — Здесь что, полное собрание Сергеев назначено?

— А ты недоволен, что к тебе еще при жизни не зарастает народная тропа? — парировал Мазлов. — Давай лучше декламируй свои вирши, рифмоплет!..

— Вот именно, будь доволен, что сразу между четверыми Сергеями оказался, можешь желание загадать, — поддержал его Игорь. — Ты давай и в самом деле читай…

Полунина долго уговаривать не приходилось. Да и то — какой же творческий человек не любит оваций? Вспомним хотя бы Честолюбца из «Маленького принца». Да и по Козьме Пруткову: похвала творческому человеку нужна, подобно канифоли для смычка…

— Ну слушай!