В результате мы спокойно вышли на те объекты, которые были нами намечены для «диверсий»: мы проверяли, скажем, Воронежскую и Белоярскую атомные станции, незаметно изучили их строение, добрались до реакторов и условно заминировали, а на Ереванскую АЭС вообще с воздуха сбросили десант. Тогда же большой участок нефтепровода «Дружба» до самой границы «заминировали» аж в 16 местах, да еще повесили на одну из дежурных будок табличку «Мины». Или – проникли даже в райотдел КГБ в Дубне.

Москва, февраль 2011 г.

Как ни относись к самому факту создания Государственного комитета по чрезвычайным ситуациям и к людям, в него вошедшим, но это действительно была единственная реальная попытка сохранить Советский Союз, и в этом смысле людям, ее предпринявшим, надо поклониться. Именно они смогли – пускай и на три дня, с 19 по 21 августа 1991 года – отстранить от власти Горбачева, декларировать посредством заявлений высших государственных лиц катастрофическое с точки зрения целостности положение СССР и ввести режим чрезвычайного положения. То есть сделали то, что и надо было делать в этой ситуации. А вот дальнейших планов жизни государства в условиях чрезвычайного положения у ГКЧП, видимо, не было. Ибо на трех вышеперечисленных поступках все его действия и закончились.

Для многих давно не является загадкой нерешительное поведение членов ГКЧП в те три драматических августовских дня 1991 года. Причины этого поведения перекликаются с причинами бездействия КГБ в деле сохранения целостности СССР, о которых я писал выше, а именно – в приверженности подавляющей части советской номенклатуры формализму. В поздние советские времена вовсе не личные качества чиновника предопределяли отношение к нему подчиненных и более-менее широкого круга окружающих его людей, а то место в партийно-хозяйственной иерархии, которое занимал этот человек. То есть наличие министерского кресла, «вертушки» и персональной «Чайки» служили для большинства сигналом, что распоряжения обладателя этих властных атрибутов в любой ситуации обязательны к выполнению и обсуждению не подлежат. И так было долгие годы. После смерти Сталина, нещадно терзавшего бюрократию и днем и особенно ночью, сформировалась новая поросль правящей советской номенклатуры, каждый шажок в карьерной лестнице представителей которой автоматически наделял их чувством собственной значимости.

Впрочем, это было полбеды. Беда была в том, что эти современные наследники дела Ленина были уверены, что их приказы будут всегда выполняться, как выполнялись приказы самого Ильича, не страдавшего, как известно, политической импотенцией куда в более сложных для советского государства условиях, однако поздняя Советская власть оказалась биологически не готова ни к саботажу, ни к народным волнениям (пусть эти волнения провокация, а не всесоюзная стачка), потому что сама мысль о крамоле такого рода была вытравлена на корню их волевыми и решительными старшими товарищами, большинство из которых прошло горнило войны и сталинских чисток. Так, Горбачев, человек с заурядным мышлением, в одночасье решивший, что кабинет, в котором когда-то сидел Сталин, а теперь сидит он, дает ему право затеять системный передел государства, вдруг с удивлением увидел, что его власть ставится под сомнение, а стул, который априори не мог зашататься под Сталиным, под ним так просто раскачивается. Что уж тут говорить о каких-то членах ГКЧП, предполагавших, очевидно, одними нормативными актами и декларациями, словно шапками, закидать антисоветский элемент во главе с Ельциным и вдруг встретивших на этом, привычно гладком и знакомом им с младых номенклатурных ногтей пути препятствие в некоем подобии народного протеста. Как им было не впасть в прострацию?

Тем не менее даже с учетом всего выше сказанного политическая импотенция людей, вводящих чрезвычайное положение, – конечно, нонсенс, тем более если вспомнить, что, к примеру, герой этой главы Дмитрий Язов – мало того что маршал, так еще и доброволец Великой Отечественной, уж кому как не ему, казалось бы, проявить бесстрашие. Ан нет. Убоялся маршал войны гражданской (а сколько их потом прокатилось по постсоветскому пространству), хотя не боялся ходить в атаки на войне Отечественной. Получается, что правители, объявившие, что в стране положение чрезвычайное, сами чрезвычайно действовать не могли или не хотели. Хотя, конечно, все дело могло быть и в том, что члены ГКЧП ждали каких-то команд извне, рассчитывали на чью-то поддержку, короче говоря, имели в виду какой-то иной сценарий развития событий, нежели тот, который диктовала реальность…

Что я имею в виду?

В приведенных ниже интервью Дмитрий Язов и Анатолий Лукьянов, отсидевшие, между прочим, за участие в ГКЧП в тюрьме, утверждают, что Горбачев пусть и не явно, но дал свое «добро» на введение чрезвычайного положения, закон о котором, кстати, был принят не когда-нибудь, а в марте 1991 года, то бишь всего за несколько месяцев до ГКЧП, и, по словам еще одного героя этой главы председателя Гостелерадио СССР Леонида Кравченко, был законодательной предтечей событий 19–21 августа 1991 года. То есть Михаил Сергеевич благословил явно или с помощью птичьего партийного языка своих ближайших соратников на введение ЧП. Но, как мы видим из жалоб маршала со спикером, благословил поначалу, а потом отыграл назад, тем самым подставил ГКЧП и дезорганизовал всю его деятельность. Да простят меня Дмитрий Тимофеевич, Анатолий Иванович и некоторые другие герои книги, высказывающие эту же версию причин пассивности ГКЧП, но этот детский лепет, конечно, лишний раз свидетельствует о том, что натура у Михаила Сергеевича была подловатая, но оправдать бездействие ГКЧП никак не может.

Да, пусть подлец Горбачев предал, пусть предполагаемый «официальный» ход событий пошел на спад, но ведь абсолютно вся законная власть в государстве находилась у ГКЧП. Более того, за исключением отдельных слоев населения Москвы и Ленинграда, практически вся страна выступила в поддержку новой-старой власти и ее намерений. Тот же Леонид Кравченко свидетельствует: «С самого утра 19 августа 1991 года уже стали приходить «перегоны» с заявлениями в поддержку ГКЧП. Кстати, в том числе от первых лиц Украины и Казахстана: Кравчука и Назарбаева. Их кассеты пролежали у меня в сейфе до вечера, а потом они же и попросили их вернуть». Конечно, попросили, куда им было деваться, видя паралич союзной власти, которая еще утром так лихо начала спасать СССР, а вечером уже не знала, что делать, тут не то что кассеты назад потребуешь, а из партии выйдешь. (Между прочим, спустя всего три месяца тот же Кравчук подпишет Беловежское соглашение – свидетельство о смерти Советского Союза.)

Да что там «перегоны» Кравчука. Автор был активным свидетелем того, что происходило вокруг Белого дома (в какой воспаленный ум именно тогда пришла такая ассоциация с Капитолием?) 19–21 августа и может с уверенностью сказать, что по большей части многочисленная толпа вокруг здания Верховного Совета РСФСР состояла из зевак-москвичей. Сновали сердобольные старушки из близлежащих домов и, подкармливая пирожками танкистов, просили их «не стрелять в Ельцина» – почему-то само собой считалось, что танки приехали захватить Ельцина, хотя на самом деле их выслал на защиту Белого дома от мародеров генерал Лебедь по приказу министра обороны СССР Дмитрия Язова (об этом есть его слова в интервью). Имелась, конечно, в те дни и активная часть людей, которым сам повод бузить грел душу, а вовсе никакой не антисоциализм, и положа руку на сердце, глядя из сегодняшнего дня, признайте, что во всякой смуте найдутся активные несогласные, которые назавтра станут не менее прыткими согласными. Был бы повод и минимум ответственности. Так было и в августе 1991 года. Но беда в том, что уличный авантюризм, провокации и безнаказанные выходки маргиналов были тогда в диковинку, а посему воспринимались многими как революция. «Страна непуганых идиотов», – лучше всех сформулировал феномен советского человека делать из себя Иванушку-дурачка Александр Абдулов в фильме «Гений». Не на руку ГКЧП, конечно, сыграл и расхожий в те годы стереотип, что любой сценарий развития страны, кроме коленопреклоненного бегства в западном направлении, означает возврат к «кровавым» сталинским временам со всеми вытекающими отсюда последствиями. Хотя в целом, повторюсь, у белодомовской толпы не было единого мнения о происходящих событиях, а антигэкачепистский градус и количество народа на площади у здания Верховного Совета были позже явно раздуты «демократами»; люди просто-напросто выходили «посмотреть на события», и очень многих, кстати, они далеко не радовали. Помню шедшего рядом молодого рабочего, из уст которого услышал изощренное проклятие в адрес Горбачева.