Я иду к телефону в центральный холл, в котором к тому моменту остался лишь милиционер – всех остальных уже выгнали. Беру трубку: «Здравствуйте, Михаил Сергеевич!» Он: «Ты чего там торчишь?» Объясняю. Горбачев: «Это все, конечно, важно, но ты мне срочно нужен. По обычному телефону я тебе ничего объяснить не могу, ты же понимаешь… Подписываешь соглашение, сразу на поезд и утром звонишь мне в Форос». На следующий день, продолжая недоумевать по поводу того, что президент воспользовался обычным телефоном, я приехал на работу. Только-только собираюсь связаться с Форосом, как неожиданно раздается звонок из Алма-Аты. На том конце дочь Назарбаева, журналистка Дарига: «Леонид Петрович! 12 августа у нас в Алма-Ате знаменательное событие: совещание руководителей всех союзных республик. Будут обсуждать перед подписанием Союзного договора сложившуюся в стране ситуацию. В связи с этим хотелось бы оформить красивый телевизионный день – организовать с вашей помощью телемост: Красная площадь – Алма-Ата с выступлениями фольклорных ансамблей, народными гуляниями, плясками и песнями». Спрашиваю: «Вы это совещание проводите с участием Михаила Сергеевича?» – «Нет. Он же в отпуске, пусть отдыхает». К этому времени я был уже достаточно опытным в этих делах человеком и среагировал мгновенно: «Я в вашем мероприятии без разрешения Горбачева участвовать не буду. Я должен ему позвонить, сказать о вашей просьбе. С точки зрения Москвы ваше мероприятие – российское и российское телевидение должно заниматься организацией этого телемоста». После этого я действительно позвонил Горбачеву, который объяснил, что искал меня для того, чтобы сообщить: в понедельник 19 августа надо будет с 12 до 16 часов вести прямую трансляцию подписания Союзного договора. Я, в свою очередь, сообщаю ему о своем разговоре. Горбачев изумляется: «Я об этом мероприятии ничего не знаю! Я просто поражен, что меня не поставили в известность! Я сейчас приму все необходимые меры, чтобы отменить это совещание…» Дальше последовала матерная тирада, но это совещание в Алма-Ате действительно не состоялось.

– В первый же день чрезвычайного положения, 19 августа, в программе «Время» вдруг появился сюжет корреспондента Первого канала Медведева о Ельцине на танке, зачитывающем протест действиям ГКЧП… Как он попал в эфир Центрального телевидения?

– Я его разрешил. Только попросил моего первого заместителя Лазуткина посмотреть монтаж этого репортажа, поскольку сам поехал домой хоть немного поспать. Сюжет, который Медведев показал Лазуткину, был длиной около 2 минут, а тот, который оказался в эфире «Времени», – 3–3,5 минуты. Медведев просто обманул Лазуткина: показал ему усеченную версию, а в эфир дал полную. Мне на дачу тут же раздался звонок из ЦК, что нет, мол, никакого управления телевидением… В общем, попросили вернуться на работу…

– Что ведь не спасло ситуацию, Леонид Петрович: 20 августа в той же программе диктор вдруг начал зачитывать сообщения международных информагентств о том, что лидеры мировых держав осуждают введение ГКЧП, а Ельцин поручил прокурору России возбудить в отношении них уголовное дело…

– Дело было так. Накануне ко мне зашли ребята из службы внешних связей и рассказали о том, что в Москве работает огромное количество информационных международных компаний: «Они снимают, а у нас с ними договоры на трансляцию, поэтому могут быть неустойки». Я дал тайное распоряжение пустить их через другой, девятнадцатый, подъезд в телецентр. Они и передавали по спутниковым системам те сюжеты, которые снимали. Почему я так поступил? Дело в том, что к тому времени для меня все стало ясно. Я дозвонился до Янаева, который одно время был моим соседом по дому и с которым мы были знакомы семьями. Спрашиваю: «Геннадий! Что за бестолковщина происходит? Все идет как-то не так, глупо… У меня под окнами стоят 140 человек из «Трудовой России», требуют студию, чтобы заявить о поддержке ГКЧП. Что мне делать?» Молчание. «Давай я открою им студию? Надо во что бы то ни стало сломать этот телевизионный день!» Вместо согласия во всех студиях вдруг возникли цензоры, которые взяли все папки под свой контроль. Это все, что они смогли сделать. Но важно помнить, что к моменту возникновения ГКЧП только на Первом канале определенное количество общественно-политических программ еще оставалось под моим, Гостелерадио, контролем, а целый ряд передач, таких, как, скажем, «Взгляд», были неуправляемы. Российский канал уже полностью был самостоятельным, ельцинским; ленинградское телевидение было ельцинским и Собчака. На это телевидение союзный центр к моменту введения чрезвычайного положения не мог оказывать никакого административного влияния. Борьба, которая велась между политическими деятелями, втянула в себя в лице известных и влиятельных журналистов средства массовой информации, многие из которых стали опорой Ельцина.

Кроме того, ГКЧП мне не доверял. Не доверяли они мне изначально, потому что боялись, что я «настучу» Горбачеву. Считали меня человеком Михаила Сергеевича. В чем-то они, конечно, были правы, но, в принципе, с их стороны это была большая ошибка. В данном случае речь ведь шла не о наших отношениях с Горбачевым, а о судьбе великой страны. К этому времени я был противником Горбачева, потому что он вместе с Ельциным – хотел он того или не хотел – становился главным разрушителем великого государства. И ради сохранения СССР я бы пошел на союз с кем угодно. А меня, по существу, взяли в плен, но как профессионала не использовали. Вот и началась эта нелепость с телевидением с точки зрения его профессиональной подготовки и использования в период чрезвычайного положения. Ночные привозы, увозы, «Лебединое озеро»… Да что там «Лебединое озеро»! Когда я с документами о введении чрезвычайного положения – первым среди них, кстати, было рукописное заявление Лукьянова – рано утром приехал в Останкино, меня и всех пришедших на работу сотрудников телецентра не пустили в здание! А в круглосуточно работающем телецентре тогда, между прочим, числилось 9200 работников. Ночная смена не может уйти, а дневная войти. Пока мои охранники из «девятки» – все трое подполковники – не решили эту проблему, я сидел в машине.

– Это был просто хаос, саботаж власти или ее паралич?

– Был полный паралич власти. Приведу яркий пример. Во вторник, 20 числа, состоялось заседание ГКЧП. Я настоял на своем присутствии там, чтобы попытаться решить главный вопрос: рассинхронизации каналов. В среду должен был собраться Верховный Совет СССР, и предстояло вести прямую трансляцию его заседаний. Пуго (в то время министр МВД. – Авт.) мне позвонил и пригласил в Кремль. Я захожу в главное здание, как говорили раньше, «с уголка» – откуда когда-то входил Сталин. На втором этаже, в приемной Янаева, стоит мой сосед по дому Юрий Харламов. Спрашиваю, как дела. Он: «Хуже некуда!» В этот момент выходит сам Янаев. Обнялись. Спрашиваю: «Ген, как дела?» – «Хуже некуда! Сейчас будет заседание, пошли на третий этаж». Идем пешком по лестнице, на которой нет света, и вдруг напарываемся на строительные «козлы»: кто-то днем занимался отделочными работами и не убрал их. И вот исполняющий обязанности президента СССР и я ныряем под эти «козлы», с трудом выбираемся на третий этаж и начинаем помогать друг другу стряхивать с костюмов пыль и грязь. Перед самым началом заседания я встречаю Ахромеева. Он начинает возмущаться: «Все проваливается! Все идет в высшей степени бездарно! Сегодня из-за бездарных людей, скорее всего, будет уничтожена великая страна! Как мало для этого понадобилось денег ЦРУ…» А мы действительно знали, что ЦРУ стало вдруг гораздо меньше тратить денег на СССР – оно стало просто покупать людей. Ахромеев продолжает: «Даже здесь, я уверен, все будет записываться для Ельцина! Здесь каждый четвертый – ельцинист. Тут не хватает Варенникова, которого специально сослали. Был бы он здесь – в течение суток без жертв все встало бы на свои места». Я говорю: «А что же вы?» Ахромеев: «Я не такой человек. Я не могу. Мне интеллигентность мешает». Наконец начинается заседание. Янаев неожиданно зачитывает заявление: «Ходят провокационные слухи, что мы в грядущую ночь намерены взять под жесткий контроль Белый дом, арестовать российское правительство, применить силу… Но все это вздорные слухи, не имеющие никакого отношения к тому, что происходит на самом деле. Поэтому я прошу Кравченко передать сейчас в эфир, в программе «Время», мое заявление…» И отдает мне бумагу. Но в этот момент заговорил Крючков и ряд других членов ГКЧП: «А зачем это делать? Зачем давать такие обещания? Тогда уж давайте просить по телевидению вернуться Михаила Сергеевича…» Янаев тут же мне: «Леня, отдай назад бумагу!» Возникла жесткая дискуссия.