— У нас в стране все имеют то или иное отношение к военным.

— Тогда у них вряд ли что получится.

— Из-за ее прошлого?

Барон кивнул.

— То есть мужчина, выполняющий свой долг, — это почетно. А женщина — сразу падшая? — сухо и зло сказала писательница.

— Именно. Если мы говорим о реальности. А не о сказках.

— И он никогда не перешагнет через то, что эта женщина принадлежала другим мужчинам?

— Скорее всего — нет.

— Понятно.

Агата поднялась. Исписанные листы упали с ее колен.

— Спокойной ночи, — сухо сказала она. И ушла.

Эльза одарила барона выразительным взглядом. Сомневаться в том, что она критикует умственные способности хозяина, не приходилось. Хотя нет. Не только. Этот взгляд определенно обвинял несчастного еще и в бестактности. Черствости. Отсутствии хороших манер…

Последнее особенно задело.

— А что я? — возмутился барон, безуспешно ища поддержки в насмешливом взгляде Грона. — Просто сказал правду!

Эльза, гордо цокая когтями по полу, отправилась вслед за Агатой.

— Женщины! — возмущенно проговорил хозяин дома. — Вот скажи мне, старина, как можно так переживать за выдуманного персонажа! Еще и обижаться.

Помолчав, артефактор добавил:

— Я не отдал ей кулон.

Агата так злилась, что даже лечь не могла. Ходила по спальне. Туда-сюда, туда-сюда. Гостья была готова просто растерзать хозяина дома, если он явится — при полном параде, разве что ордена не нацепив, — и сообщит, что шум из ее спальни мешает их баронству спать!

Эльза, забравшись к ней на постель, посматривала насмешливо, словно хотела спросить: «Так и будешь туда-сюда бегать?»

Потом все же стало неловко. Так себя вести. В чужом доме. Агата выключила свет, легла в кровать и крепко заснула, стоило лишь закрыть глаза. Ей ничего не снилось, просто было тепло. Особенно ногам. Даже чуточку жарко. И кто-то сопел — негромко и размеренно. Уютно. Сладко. Эльза…

* * *

— Апчхирррр-пф-пф-рррр! — Эльза чихнула, почувствовав, как солнечный зайчик щекочет нос.

Жизнерадостный утренний лучик с трудом протиснулся сквозь плотные, добротные, немного старомодные гардины. В этом доме все было таким — сделанным на совесть, с легким привкусом старины.

Агата проснулась рано. Еще до того, как на лестнице послышались шаги хозяина дома. Посмотрела на чихающую Эльзу. Улыбнулась. Быстро оделась и, кутаясь в шаль для храбрости, вышла из спальни. Обнаружив господина барона на кухне, женщина слегка зажмурилась и быстро проговорила ему в спину:

— Извините. Я не знаю, что на меня нашло.

Он развернулся, держа поднос с завтраком. Улыбнулся. И важно, словно зачитывая проект какого-нибудь закона, провозгласил:

— Я придумал, кем будет ваша героиня. — Поставил поднос на стол.

— Кем же?

— Я долго думал, как сделать так, чтобы… чтобы можно было говорить об уважительном отношении к ней.

— И? — Писательница еще плотнее закуталась в шаль, стараясь не выдать своего волнения.

Эрик фон Гиндельберг аккуратно выкладывал ягоды. И только после того, как вокруг белоснежной горки творога образовался идеальный круг, ответил:

— Она могла быть связной. Работать со своим мужем-разведчиком. Их раскрыли. И он…

— Он ее не выдал? — Глаза Агаты горели, пальцы теребили бахрому шали. — И поэтому она осталась в живых?

Бывший канцлер только печально покачал головой. Ему отчего-то не хотелось огорчать молодую женщину, которая верила в сказки и отказывалась верить в пытки.

— Его просто не захватили живым, — вздохнул он. — Не дался. Только так. Иначе…

— Это же… реальная история? Да? — неожиданно спросила писательница.

— Да. Только случилась она с точностью до наоборот. Мой заместитель ушел из Оклера. А его жена погибла. Франц вышел купить молока к завтраку — с вечера забыли. Они с женой еще смеялись и спорили… Кому идти.

— За молоком…

Агата резко отвернулась, отошла к окну. Шаль сползла с плеч, но она ее не поправила. Собаки, которым со своего места были видны блеснувшие в глазах гостьи слезы, посмотрели на хозяина недовольно.

— Простите, — тихо сказал он. — Мне не следовало…

— Ничего-ничего, это… это вы меня простите, сейчас. Буквально минуту…

Сделать глубокий вдох, изо всех сил стараясь максимально расслабиться на выдохе. Так учил ее муж. Помогает. Муж… Ком снова подкатил к горлу, в носу защипало. Так не пойдет, надо держать себя в руках, иначе барон решит, что она истеричная, несдержанная особа…

«Наверное, это правильно, что над судьбой Франца и Матильды кто-то прольет слезу… Жаль, что я не могу…» — бились мысли в голове канцлера.

— Скажите, а… Я могу использовать эту информацию в своей книге? — спросила Агата.

— Думаю, да. Никакого особого секрета в этом нет, и потом, если бы это было не так, зачем мне вам рассказывать?

Эрик фон Гиндельберг постоял еще минуту, борясь с собой. Ему хотелось подойти ближе. Обнять эту трогательную, хрупкую женщину, прижать к себе, сделать так, чтобы огорчений в ее жизни было как можно меньше.

Вместо этого он вздохнул, шагнул вперед, Агата почему-то в этот же самый момент резко развернулась — и они почти столкнулись. Но мужчина плавным, отточенным движением вовремя ушел в сторону.

Повисла неловкая пауза, однако барон быстро справился с собой, улыбнулся, слегка кашлянул и весело проговорил:

— А теперь — никаких расстройств. И — завтрак!

«Ну и зря!» — прочитал он в глазах Грона. Эльза фыркнула. И отвернулась.

— Так, — приказал он низерцвейгам. — Идите-ка, погуляйте лучше. И непременно навестите госпиталь! Вас ждут.

Барон решительно выпроводил собак, взял поднос и направился в столовую.

— А вы? — спросила Агата.

— Я к вам присоединюсь.

Давно ему не было так легко, уютно и тепло. Пожалуй, что и никогда.

Сначала, до войны — вечно всем недовольный отец отравлял жизнь не только ему, но и матери. Не говоря уже о себе самом.

Эрик никогда не понимал, почему мама — красивая, умная женщина — никогда не пыталась что-то изменить. Они с отцом не любили друг друга, это было… слишком очевидно. Ее покорность судьбе чем-то питалась, подобно тому, как питает кристаллы кровь артефактора. Баронесса фон Гиндельберг была несчастна. Но иногда… Иногда он чувствовал, что ее счастье просто спряталось. Притаилось где-то глубоко внутри и всегда выглядывало, пусть и осторожно, в те редкие моменты, когда они оставались вдвоем.