Это был смоленский наместник Иван Андреевич Шуйский. Наместник обедал, точнее, пытался отрезать зажатым в правой руке длинным ножом кусок мяса от неимоверных размеров кабаньей ноги. Нога была, видимо, только что снята с вертела, на котором готовилась, а потому пылала жаром. Мясо лежало на серебряном блюде, в луже собственного жира и вертелось под руками у наместника, не желая принимать внутрь себя нож. Шуйский пытался удержать непослушную кабанью ногу левой рукой, обжигался, отдергивал ее и снова пытался остановить верчение непослушного яства. При этом наместник все время приговаривал: «Черт! Вот, черт! Не уйдешь, черт!».

Перед наместником, лицом к вошедшим, стояла красивая лицом, стройная молодая женщина в белой рубахе с длинными рукавами, расшитой по горловине и запястьям красными узорами. Поверх рубахи был надет красный льняной сарафан, отшитый по краям синей лентой с узорами; на голове женщины ловко сидел шитый красными узорами кокошник, повязанный поверху белым платком; из-под платка выбивалась прядь черных как смоль волос, падавшая на голубые, глубокие как колодезь с родниковой водой глаза.

Красавица держала в руках серебряный кувшин с узким горлышком, из которого пыталась налить в стоявшую на белоснежной скатерти чашу вина. Увидев вошедших опричников с обнаженными саблями в руках, она опешила и пролила несколько капель ярко красного напитка на скатерть.

– Раззява! – зло рявкнул наместник на женщину. – Куда льешь вино на скатерть?

Увидев направленный на вход в палату встревоженный взгляд женщины и сообразив, что кто-то вошел, Шуйский повернулся вполоборота и переключил свой гнев на вошедших:

– Кто такие? Монахи? Почему впустили посторонних в палату, когда я обедаю? Стража!

Голос наместника при этом сорвался на фальцет.

Хворостинин вышел на середину палаты, достал из висевшей на боку сумки и зачитал царский указ:

– Царь решил, а Боярская дума приговорила, что князь Иван Андреевич Шуйский, по подозрению в государственной измене, от должности наместника Смоленска отстраняется и подлежит отправке под стражей в Александровскую слободу для проведения дознания.

Наместником Смоленским назначается князь Дмитрий Иванович Хворостинин, коий вступает в должность по прибытию в город.

Дмитрий Иванович кивнул головой Черному и Косому, те подошли к уже бывшему наместнику, взяли под руки и хотели увести, но у того спали с ног чувяки. Шуйский судорожно пытался подцепить босыми ногами за верх непослушную обувь, но от нервных переживаний никак не мог этого сделать. Черта князь при этих попытках уже не поминал. Наконец, чувяки удалось победить, и опричники вывели арестованного из палаты.

Выходивших в дверном проеме встретил Степан, который уже разузнал, что наместнические хоромы напрямую сообщаются под землей со сторожевой башней, в которой располагалась городская тюрьма, и пошел впереди со свечей, показывая опричникам дорогу.

Когда арестованного Шуйского увели, Хворостинин строго спросил у стоявшей еще у стола с кувшином в руках молодой женщины:

– А ты кто такая? Что тут делаешь?

Та, поставила кувшин с вином на стол, поправила выбившуюся из-под косынки прядь волос и низким грудным голосом ответила:

– Я Евфросиния – помощница ключника. Наместник попросил меня принести из подвала попробовать мальвазии – вот я и налила.

Женщина улыбнулась и показала газами на винное пятно на скатерти.

– А сам ключник где? – поинтересовался князь, уже более миролюбивым тоном.

– Сказался третьего дня больным, поехал за город к знахарке за лечебными травами, да так еще и не вернулся.

– Раз ты теперь за ключника, то покажи мне хоромы и помоги найти палаты, где мне можно спальню устроить, опричников и слуг разместить, а также камору, где ценное хранить.

Евфросиния показала Хворостинину все помещения хором, после чего они вернулись обратно в парадную палату. Тут их уже ждал Михаил Черный. Он встал с лавки и радостно сообщил:

– Сознался, княже, Шуйский, что был в переписке с поляками, и что посул от татар получил. Как только Косой его в пыточную привел и начал щипцы на углях калить, так и сознался. Ключник его, Паисий, на днях в Польшу поехал с грамотой к придворным короля Сигизмунда. А посул татарский он здесь где-то в каморе спрятал. Вот, я ключ у него отобрал, что на шее вместо креста висел.

Черный протянул Хворостинину маленький железный ключ на тонком кожаном шнурке.

– Я знаю, где эта камора, – вмешалась в разговор стоявшая рядом с князем Евфросиния. – Это единственная дверь в хоромах, от которой у меня не было ключа.

Она повела всех к маленькой двери в этой же палате, находившейся в незаметном проеме, прямо за выложенной изразцами печкой, и открыла ее полученным от опричника ключом.

Камора оказалась без окон, и помощница ключника принесла зажженную свечу, чтобы ее осветить. В тусклом огне свечи было видно, что в небольшом помещении стояло только два больших деревянных сундука, обитых железными полосами. Сундуки были незапертыми. Черный открыл сундуки один за другим и стал копаться в их содержимом. Внутри лежала различная боярская одежда, судя по небольшому размеру, принадлежавшая Шуйскому.

Степан отодвинул один из сундуков и увидел под ним известняковую плиту с ввинченным в нее железным кольцом. Плиту подняли и обнаружили небольшую камеру. Пошарив в камере рукой, слуга извлек наружу объемную кожаную сумку с пришитым к ней широким ремнем для ношения на плече. На сумке был выжжен знак – начерченное затейливой вязью имя Селима II. Такой знак именовался тугра.

Сумку принесли в парадную палату и опорожнили прямо на стол. Рядом с подносом, с так и не початой кабаньей ногой, образовалась внушительная куча золотых османских монет – султаней. Монеты пересчитали – их было ровно шестьсот. Хворостинин взял одну монету и попробовал ее на зуб. Она оказалась не фальшивой. Наместник сунул эту монету в висевший у него на поясе мешок-кошелек, а остальные велел отнести обратно в камору. Туда же он распорядился перенести и привезенную из Москвы мягкую рухлядь.

Евфросиния пошла размещать приехавших опричников по палатам, устраивать их слуг в людской, а лошадей – на конюшне.

Опричник Черный тем временем ввел в приемную палату Огнева, приводившего себя до этого в порядок после освобождения из заключения.

В палату вошел пожилой, невысокого роста худой мужчина, одетый в сильно испачканный грязью зеленый суконный стрелецкий кафтан, такие же штаны и в сапогах из черной кожи. Лицо его выдавало польское происхождение – было узким, с острым длинным носом, горящими глазами, узкими губами. Волосы и длинная борода сотника были совершенно седыми. Вид вошедший имел изможденный, он щурился от непривычно яркого дневного света и немного покачивался при ходьбе, от которой за время заключения совсем отвык. На запястьях сотника были видны следы запекшейся крови от ручных кандалов, и от него сильно пахло горько-кислым запахом тюрьмы.