Хворостинин встал с лавки и пошел навстречу сотнику:

– Здравствуй, Роман Игнатьевич! – приветливо сказал он.

– Здравствуй, Дмитрий Иванович, – ответил хриплым голосом Огнев, помнивший князя по совместному участию в осаде Полоцка.

– Меня прислал царь Иван Васильевич разбираться по твоей жалобе на князя Шуйского, – ввел его в курс дела князь. – Можешь что-то еще сообщить в добавок к написанному?

– Да ты присаживайся, Роман Игнатьевич, – предложил Хворостинин, заметив, что сотник покачивается. – Вот, перекуси тем, что на столе стоит.

Огнев сел на лавку, стоявшую у стола напротив Хворостинина. Находившийся рядом Степан налил ему в кубок вина.

– Собака он, а не наместник! – зло заметил сотник. – Я давно замечал, что его ключник Паисий все время куда-то надолго отлучается и грамотки с собой какие-то возит. Послал раз человека проследить за ним и выявил, что он ездит через литовскую границу. Сказал об этом наместнику, а тот ответил, что разрешал Паисию родственников проведывать, которые в Варшаве живут. Спрашивается, а зачем родственникам грамотки возить, если ты их увидишь и обо всем рассказать сможешь?

Огнев сухо закашлял, отпил из налитого Степаном кубка вина, отломил кусочек от лежащего на столе каравая пшеничного хлеба и, стараясь не показывать, что голоден, проглотил его, едва прожевав. После этого продолжил свой рассказ:

– Весной прошлого года у нас в округе появился небольшой татарский намет и стал полон брать. Я попросил наместника разрешить мне со стрельцами сделать из города вылазку и тех басурман из пищалей перебить. Шуйский запретил, сославшись на то, что у нас более важная задача – город оборонять. А когда я стал настаивать на вылазке, то обвинил в непослушании и посадил в тюрьму.

Уже в тюрьме мне стрельцы сообщили, что у наместника после этого случая появились большие деньги, которые он без счета тратил на заморские вина и яства, что он стал в восточные одежды рядиться, что в церковь перестал ходить и иконы велел из палат вынести.

– Сотник, а стрельцы твои надежные люди? – поинтересовался Хворостинин.

– За своих стрельцов я головой ручаюсь, – уверенно ответил Огнев. – Только им Шуйский жалование полгода не платил, ссылаясь на то, что подати собрать не может. Люди кое-как перебивались с хлеба на воду: кто с плодов огорода и сада сейчас живет, кто глиняную посуду под заказ лепит, кто седла мастерит. Охотиться и рыбу ловить в казенных местах наместник стрельцам не разрешал, а службу казенную нести требовал.

Хворостинин задумался. Огнев отломил еще кусочек хлеба от каравая и стал его жевать.

Михаил Черный спросил:

– А кто еще в темнице с тобой сидел?

– Много мужиков-недоимщиков из окрестных сел и деревень, пара душегубов, тать, коней по деревням воровавший. Еще монах ученый, вроде русский. Его мой десятник Нечаев у городских ворот задержал за то, что при нем были книги на немецком языке. Десятник опасался, не хочет ли монах ересь лютеровскую у нас распространить и доложил о том Шуйскому. Наместник монаха велел в темницу посадить, пока епископ Сильвестр не выздоровеет и не разберется.

Новый наместник смоленский внимательно слушал то, что говорил сотник и намечал, что надо сделать в самое ближайшее время, что может подождать.

Определившись, Хворостинин стал отдавать распоряжения своим товарищам:

– Ты, Степан, пригласи ко мне на завтра городского голову дворянина Фёдора Илларионовича Потёмкина. Надо будет через него связи наладить с местными боярами, детьми боярскими и лучшими посадскими людьми.

Отдавая распоряжения, Хворостинин ходил из угла в угол по палате, что помогало ему ускорить мыслительный процесс.

– Ты, Михаил, попробуй выявить сообщников Шуйского. Только аккуратно действуй, а то ты его пытками пугаешь, а он князь, потомок Рюриковичей. Еще не ясно, как в Москве следствие по его делу пойдет.

Роман Игнатьевич, тебе надо собрать стрельцов, объявить, что сменился наместник и пообещать, что на днях им будет выплачена задолженность по жалованию.

Сам я поутру на службу в собор пойду, а потом к епископу Сильвестру зайду на подворье.

Получив задание, все присутствовавшие на импровизированном совещании разошлись.

Хворостинин достал из кошелька золотой и стал вертеть его между пальцев, размышляя над тем, как увязать неожиданно появившуюся у него кучу золота с продажей соболиных мехов.

На улице стало темнеть. Князь подошел к столу, отрезал своим вытащенным из-за голенища ножом кусок мяса от все еще стоявшей на столе кабаньей ноги, перекрестился и с аппетитом съел, закусывая холодное мясо хлебом. Пить вино он не стал.

После импровизированного ужина Хворостинин взял зажжённый светильник и пошел в определенную ему помощницей ключника спальную палату. Это была небольшое помещение с одним узким окошком, в котором стояли вставленные в свинцовую оплетку кусочки слюды.

В углу спальни висела икона его покровителя святого Дмитрия Солунского, которой раньше там не было.

– Евфросиния распорядилась повесить, – с удовлетворением отметил про себя князь.

Он помолился перед иконой и попросил своего святого выступить заступником перед Господом Богом, чтобы тот помог ему в делах, во славу его начинаемых.

После этого, не раздеваясь, Хворостинин лег на стоявшую у стены широкую деревянную лавку и привычно накрылся полой своего овечьего полушубка. Пачкать белье на расстеленной рядом кровати он не стал, поскольку не успел сходить после дороги в баню.

Русская одежда XVI века. Из собрания Оружейной палаты

Следующий день был воскресным. Проснувшись совершенно разбитым физически, Дмитрий Иванович оделся и пошел на заутреннюю службу в Успенский собор, расположенный в центре города.

Собор построили более четырехсот лет тому назад на средства великого киевского князя Владимира Мономаха. Здание храма состояло из трех отдельных пространств – нефов, опиралось внутри на шесть столпов и имело три притвора – небольших пристройки. Над крестообразным в плане зданием возвышался один большой и три малых позолоченных купола. Собор был построен из белого камня, украшен искусной разбой по фундаменту, вокруг входа и вокруг окон.

Мономах подарил собору привезенную из Чернигова икону Богородицы Одигитрии, написанную греческим художником. По преданию, Одигитрия охраняла город и все западные рубежи Русской земли от врагов.

Отстояв заутреню, Дмитрий Иванович остался помолиться в одиночестве. Он затеплил свечу у образа Одигитрии, висевшей в конце левого нефа недалеко от алтаря и стал просить помощи в своих делах у небесной покровительницы. По окончании молитвы он перекрестился и приложился губами к образу.