Если я хотел её напугать, то у меня не получилось. Внешне она выглядела спокойной, только с лица схлынули все краски. Синие глаза запали глубже, отчего лицо казалось мраморным и очень красивым.

— Не кричите, пожалуйста. Вы её пугаете.

Что?.. Да как она… Да я сейчас… А потом меня словно холодной водой окатило. Кажется, я потерял контроль. Совсем с ума сошёл.

— Извините, — выдавливаю из себя и провожу рукой по лбу.

— У вас кровь, — показывает она на свою щёку, давая понять, что я, кажется, поранился, когда через её малинник лез. Вот чёрт!

Зато Катя отмирает, поворачивается ко мне. Глаза у неё виноватые и круглые. Она инстинктивно жмётся к чужой девушке, и я невольно чувствую укол ревности. Вот же. Я её отец, а она к тётке незнакомой прилипла.

— Ой, папа! — всплёскивает она руками. — Ты поцарапался! — старательно выговаривает каждый звук. Всё же занятия с логопедом не прошли даром. — Сейчас тебя Ива зелёнкой намажет, как меня!

Дочь демонстрирует мне руки и ноги. М-да уж…

— Ты теперь индеец? — спрашиваю, разглядывая её с ног до головы. Вроде ничего страшного не случилось. И, наверное, Катя сама удрала. Никто её не заманивал.

— Я Катя, — надувает губы дочь. — А это Ива, познакомься. Как дерево, только это имя. А как по-взрослому — я забыла. Вот я Екатерина, а Ива…

Дочь смотрит вопросительно на девушку.

— Иванна, — представляется она. Лицо у неё строгое и глаза холодные.

Ей бы учительницей в школе работать. Мне нехорошо от этого взгляда и жарко. Это какой-то тотальный провал. Я всеми силами противился сближаться с соседкой, а тело моё думало иначе. Ему нравилась девушка. Её хрупкость привлекала.

— Андрей, — протягиваю руку и она, поколебавшись, вкладывает пальчики в мою ладонь. Сухие и холодные. Но даже прохладное прикосновение нравится моей горячей коже.

— Давайте я залью царапину перекисью, — предлагает тоже не без внутреннего сопротивления. Я это чувствую.

Не могу отказаться. Не из-за Кати, что подпрыгивает от радости: для неё это событие: у папы такие же «боевые шрамы» как и у неё. И папе сейчас достанется тоже. Теперь я понимаю: дочь плакала из-за зелёнки, а не потому что кто-то её обидел. А я повёл себя как дикарь. Но мне не стыдно. Досадно немного, что не сумел сдержать себя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Остро хочется ощутить эти прохладные пальцы на лице. Неконтролируемое желание. Сумасшедшее влечение. Это как прыгнуть головой вниз в незнакомые воды. Я могу сколько угодно злиться, но меня тянет невольно к этой девушке. Нужно хоть иногда быть с собой честным.

Я сажусь на стул и подставляю ей щёку. Я, наверное, хмурюсь, потому что Катя карабкается ко мне на колени, заглядывает преданно в глаза и пальчиками пытается разгладить сведённые к переносице брови. Маленькая подлиза. Чувствует, что нашкодила.

Сдерживаюсь, чтобы не закрыть глаза. Мокрый ватный тампон касается щеки там, где я оцарапался. Это не её пальцы. Какое разочарование. Перекись шипит, и я невольно морщусь: немножко щекотно.

Она всё же проходится пальцами вдоль царапины. Надавливает слегка. Рядом сопит Катя. Дочь внимательно следит за каждым жестом девушки. Ива. Какое странное имя. Но так идёт ей. Гибкая лоза. Тонкая веточка.

— Достаточно глубоко. Я боюсь, как бы там колючка не осталась. Угораздило вас.

Она не ворчит, а словно сама с собой разговаривает. А я сижу и не могу выдавить слова. Даже искусственно не получается себя завести или разозлиться. Кажется, из меня вся дурь вышла, когда я увидел, что с Катей всё в порядке.

— А зилёнкой? — спрашивает моя кровожадная дочь, и я внутренне содрогаюсь, как по-дурацки буду выглядеть, если Ива сейчас меня измажет обеззараживающим составом.

— Взрослым можно без зелёнки, — спасает меня Ива. — У взрослых кожа не такая нежная, как у тебя. Я сейчас ещё спиртом обработаю. Потерпите? — это она уже мне. Киваю, чтобы не отвечать. Голос меня выдаст.

Об ноги трётся кот. Бодает меня башкой.

— Папа, а это Васька. Он живёт с Ивой. Правда здорово?

Только котов мне в доме и не хватает. Нет. На кота она меня не разведёт. Ни за что!

— Нам пора домой. Попрощайся с Ивой.

Прозвучало так себе. Но сеанс слабости окончен.

Катя вскакивает с колен и берёт девушку за руку.

— Ты же меня проводишь? — заглядывает в глаза. Она умеет. Хитрая лисица. Знает, что я не буду ей вычитывать за побег при посторонних. Оттягивает момент серьёзной беседы.

— Да, конечно.

Ива смотрит на меня всё так же строго и холодно. Идёт на выход и ведёт за собой дочь. И снова я чувствую ревность, что заходит иглами под кожу. Я иду сзади, как брошенный кот. Снова злюсь, а поэтому, как только мы выходим, равняюсь с девочками и беру Катю за вторую руку. Плевать, как это выглядит со стороны. Сейчас мне остро нужно право обладания восстановить.

Мы с Ивой молчим, зато трещотка Катя не останавливается. За её говорливостью я вижу одно: она оттягивает момент, когда вынуждена будет остаться со мной наедине.

— Ну, всё, Катюша, до свидания? — поправляет Ива растрёпанные волосы моей дочери, как только мы достигаем ворот нашего дома.

— До скорой встречи! — моя артистка посылает девушке воздушные поцелуи. Ей бы на сцене блистать, — в который раз думаю я. Вся в мать свою пошла.

Она уже одной ногой во дворе. Оборачивается.

— Ты беги, Катюш. Мы с папой твоим поговорим немного, — командует соседка, и я снова чувствую резкую неприязнь.

Отторжение даже. Вкупе с тем, что меня к ней физически влечёт — ядовито-гремучая смесь. Возможно, меня когда-нибудь от неё разорвёт на части. Но я и сам приостановился. Для того же. Сказать пару слов наедине. Поэтому киваю. Беги, заяц, я всё равно тебя догоню, и ты не избежишь наказания.

— Я надеюсь, вы не бьёте ребёнка, — она кидается в атаку первой, как только Катька убежала, сверкая пятками. И холодно, очень холодно, а я словно мальчишка перед ней стою, одурманенный.

От подобных слов я даже задохнулся. Да эта мелкая егоза верёвки из меня вьёт! Я в жизни пальцем её не тронул! Видимо, местные сплетники успели нашушукать ей всяких гадостей.