В общем-то, вся эта партизанщина была излишней. В кармане у Курбанова лежал пропуск, позволявший ему проходить в «Интернациональ», когда ему вздумается, и находиться там столько, сколько заблагорассудиться, не вдаваясь ни в какие объяснения по поводу своих визитов. Но он хорошо помнил слова полковника Бурова, по чьей воле — или прихоти — оказался здесь: «только так, коммандос: не мельтешить. Залечь в глубокую консервацию, чтобы все забыли о твоем существовании. Даже если вся наша контора погибнет в этой гражданской сутолоке, ты должны уцелеть».

— Ради чего?.. — наивно поинтересовался тогда Курбанов.

— Ради выполнения долга, — врубил побледневшим кулаком в стол полковник. Он терпеть не мог вопросов, звучащих из уст подчиненных. Буров тщательно готовился к каждой беседе и был убежден, что доносит свою мысль до подчиненного «четко, доходчиво и недвусмысленно». Для него это было принципиально — чтобы четко и недвусмысленно. — Да-да, долга. Или теперь, в эпоху этой, мать их, гласности, это понятие уже ни черта не значит?!

— Задача ясна, — пробубнил Курбанов. — Залечь. Отсидеться. Быть готовым.

— Можешь считать, что, задав этот свой «задушевный» вопрос, допустил большую и самую недопустимую бестактность по отношению к разведке и всем ее традициям.

— Не могу же я уйти на задание, понятия не имея о его характере.

— А мы тут еще и сами не знаем, «каков его характер», майор Курбанов. Вы что, не видите, что происходит в этой стране? — Майор уже был проинформирован, что сам Буров тоже срочно вылетает в Крым, чтобы принять пост начальника охраны президентской резиденции. Должность эта была прекрасна тем, что позволяла Бурову своеобразно легализоваться на полуострове, куда он постепенно перебрасывал подчиненный ему отряд «Киммериец», непосредственное, полевое, командование которым ложилось теперь на Курбанова. — И вообще что это вы, майор, так занервничали, что вас смущает?.. Или это не вы «душманили» в свое время в Афганистане?

— Душманил, было дело, — сдержанно процедил майор. Какое-то время ему действительно приходилось работать под душмана, и Буров оставался одним из немногих, кто еще помнил об этом.

— Но конечно же понятия не имеете о том, что происходило в Тбилиси или в Узбекистане?

— В Тбилиси и Узбекистане — тоже… — неопределенно как-то согласился Курбанов.

Их взгляды встретились. Всякое упоминание об Узбекистане было крайне неприятно Курбанову: там ему пришлось выполнять одно из самых мерзких заданий.

— Не вы ли отслеживали ситуацию в Вильнюсе, когда там в очередной раз обмочились эти педерасты из кагэбистской «Альфы»?

— Не отрекаюсь, пришлось отслеживать.

— Кстати, вы откуда только что вернулись? — подколодно прищурился Буров. Всякую, пусть даже смертельно безнадежную, командировку за рубеж полковник преподносил с такой скопидомной щедростью, словно отправлял своих «волкодавов» не на шпионско-диверсионное задание, а на курорт.

— Из Ирака, естественно.

— Где тоже были законсервированы?

— Исходя из приказа, маз-зурка при свечах.

— Тогда какого дьявола?!

— Просто до сих пор мне еще не приходилось залегать в Союзе.

Полковник — коренастый, седовласый крепыш с ожоговыми шрамами на левой скуле, поднялся из-за стола, осмотрел рослого Курбанова, как карлик Гулливера, и, приподнимаясь на носках, прошипел:

— Так вот, здесь, в Союзе, если так пойдет и дальше, вам придется не только залечь, но и полечь. Потому как доигрались, мерзавцы забулдыжные. Но ты, Курбанов, именно ты, — в общении с ним полковник имел право переходить на «ты», в свое время майор начинал службу в армейской разведке под его командованием, — нам еще понадобишься. У тебя — опыт. У тебя аристократическая внешность. У тебя хватка. А главное — хладно-кро-вие. Понял?!

Хладнокровие любого из своих «бойцов» полковник истолковывал, как высшее проявление воинской доблести, а само определение «хладнокровный» звучало в его устах неоспоримой похвалой. Вот только тайной оставалось — какой именно смысл вкладывает полковник в это понятие в каждом конкретном случае.

— Так точно, понял. Командованию виднее, — безо всякого энтузиазма признал Курбанов.

— И потом, ты ведь у нас, кажется, детдомовский? — «Кажется» было явно излишним: полковник наверняка знал о нем все, вплоть до того, когда он впервые — тайком, в школьном туалете — пригубил окурок или потрогал за грудяшку свою одноклассницу. — А потому по рукам-ногам, как все многие-прочие, никакими сантиментами не связан. К тому же не женат, что делает тебя совершенно неоценимым.

— В каких-то пределах, — не стал скромничать майор.

Полковник закурил, предложил Курбанову, но, вспомнив, что, вдобавок ко всем его благостям, майор уже давно не курит, недовольно проворчал: «Ах, да… Ты из праведников». Курбанов помнил, что сам Буров непьющих-некурящих почему-то терпеть не мог. Хотя и не упускал случая пораспекать всякого, обнаруженного хотя бы слегка подвыпившим.

— Место я для тебя выбрал, — мечтательно повел подбородком Буров, — как для самого себя. Интерпартийный рай. Но помни: предательства не потерплю. Сомнений тоже. Понадобиться можешь в любое время суток. Выполнять будешь любые мои приказы. Мои — и ничьи больше. Разве что в самом ничтожном случае — человека, который назовет пароль.

— Намертво запоминаю.

— Запоминать будешь, вскрыв пакет, обнаруженный тобой уже непосредственно в «консервке». Там же будут инструкции. И помни: никто из людей, не знающих пароля, в обиталище твое проникнуть не должен.

— И что же это за рай? Отель, что ли?

— «Интернациональ». Дом отдыха, санаторий, пансионат, или что-то в этом роде, для всяких там забулдыжных мерзавцев, политэмигрантов. Причем расположен, обрати внимание, в Крыму.

— Значит, опять «за рубеж»?

Буров воинственно осклабился, очевидно, намереваясь разразиться по поводу Крыма как «зарубежья», но сумел удержаться и, нервно поиграв желваками, прорычал:

— А что, все может быть!.. И, если эти мерзавцы забулдыжные допустят до этого, придется тебе укореняться в Украине, как во всяком ином зарубежье.

— Ясно. Насколько я понял, «Интернациональ» — объект Управления делами КПСС, причем охрана его пока что наша, а не суверенной Украины.

— Однако все может случиться. Даже если полуостров окажется в руках новых украинских властей, ты должен оставаться там, причем оставаться нашим.

— Так точно.

— В любом случае, объект этот, думаю, еще долго будет числиться российским, поскольку делить крымское имущество окажется ох как трудновато. Как и все прочее в Украине. Пребывая очень недолгое и суровое время в руководстве крымского отделения разведки, я сам имел возможность немного познать, что такое Киммерия. Но главное, в чем я убедился, — нужно уходить в бизнес, так же, как уходит туда верхушка партии.