Сэмела пришла в восторг, наклонилась и поцеловала женщину в щеку.

— Конечно. Но будьте очень, очень осторожны, чтобы не ущемить папину гордость. Вы же знаете его!

Улыбка Морин Хенли увяла.

— Знаю, — странным тоном сказала она, чуть отвернувшись.

Так они ехали по длинной, узкой извилистой дороге, болтая друг с другом, как две подружки.

И лишь когда они добрались до Прайори и увидели дом, выглядевший поистине великолепно в последних лучах заходящего солнца, Сэмела ощутила волнение, опасаясь, не сорвется ли ее хитроумный план.

— Боюсь, что ваш багаж придется занести в дом вашему слуге. Наш старый Бригсток, бедняга, согнулся в три погибели от ревматизма и не в состоянии ничего поднять.

— Джеймс отнесет мои вещи, а заодно и то, что мы привезли для кухни, — шепнула Морин.

Сэмела улыбнулась и, первой выбравшись из экипажа, побежала в кабинет к отцу.

Как она и предполагала, мистер Оуэн уже уехал и граф был один.

— Хорошие новости, папа! — сказала она. — У меня столько всяких дел в связи с приближающейся свадьбой, что я попросила Морин Хенли приехать к нам и помочь, и она любезно согласилась.

— А я-то все думал, куда ты исчезла. Но разве миссис Хенли может у нас гостить?

— А почему нет? У нас масса свободных комнат.

Лицо отца приобрело озабоченное выражение, и Сэмела быстро добавила:

— Она не против.

— Я — против, — резко сказал он, — но…

Неизвестно, что он собирался сказать, так как в эту минуту в дверях появилась Морин.

Она выглядела очаровательно. И все же, что странно, у нее в глазах сквозило беспокойство, а голос, когда она заговорила, чуть-чуть дрожал.

— Если вам неприятно мое пребывание здесь… я, конечно, сейчас же соберусь и уеду.

— Мне очень приятно, — ответил граф и поспешно добавил: — Во всяком случае, Сэмела очень рада, и я премного благодарен за то, что вы согласились помочь, раз у нее нет матери.

Говоря это, он подошел к Морин и взял ее за руку.

— Единственное, что меня тревожит и о чем мне просто невыносимо думать, это то, как неуютно вам будет у нас.

— У вас мне всегда уютно, — ответила дама, — так как я буду с Сэмелой и… с вами. Вы даже не представляете себе, как я скучала без вас… обоих.

Говоря это, она, по-видимому, забыла, что граф так и не выпустил ее руку.

Затем граф так резко, что это могло бы показаться грубым, вернулся к своему столу, словно хотел укрыться за ним, и сказал совсем иным тоном:

— Вам не придется долго задерживаться здесь: Сэмела, как она, видимо, уже сообщила вам, второго июня выходит замуж.

Впоследствии Сэмела вспоминала, как непросто было в доме в последующие два дня.

Они вместе шутили и смеялись, но затем настроение графа внезапно менялось, он замолкал, и все чувствовали неловкость; или же, пробормотав извинения, он вскакивал из-за стола и уходил и уже не возвращался.

Но если за столом они еще собирались вместе, то в остальное время графа не было ни видно, ни слышно, и Сэмела не понимала, какое занятие он нашел себе, бродя в зарослях заброшенного сада или скача верхом по непаханому полю.

Она инстинктивно чувствовала, что Морин Хенли любит отца, и была почти уверена, что и отец любит ее.

— Что мне делать с ними? — спрашивала она себя, и ночью все время думала о них, хотя ей очень хотелось подумать и о себе самой, о том, что ее ждет.

Сэмеле была невыносима мысль, что отец несчастлив, так как до сей поры он заполнял всю ее жизнь и она любила его больше, чем это можно было высказать словами.

Она понимала, что ей будет мучительно думать о том, что он один в большом опустевшем доме, где с ним останутся лишь миссис Бригсток, которая уже почти ослепла, и старый Бригсток, у которого нет сил ухаживать за отцом.

Если Морин Хенли, привыкшей к большому штату прислуги, и не хватало этого у них, то она не показывала виду.

Иногда она могла попросить Сэмелу застегнуть ей платье, но в основном прекрасно обходилась без горничных.

Кроме того, ей было весьма приятно спать в красивейшей комнате, где, по слухам, доводилось спать самой королеве Елизавете и где теперь все потихоньку разваливалось, и даже занавеси балдахина были ветхими и порванными.

— Это невыносимо! — воскликнула Морин, когда как-то вечером, отправившись спать, они с Сэмелой обнаружили, что в ее спальне у чудесного старого елизаветинского стула сломалась ножка.

— Нужно отдать его в ремонт, — сказала она.

— Мы не можем это себе позволить, — пояснила девушка. — На чердаке есть еще несколько таких поломанных стульев, и хотя папа пытался их починить, садиться на них все же опасно.

Морин опустилась на край кровати и всплеснула руками.

— Это невыносимо! — повторила она. — Ваш дом — самое прекрасное здание, какое я когда-либо видела, и является национальным достоянием. Мы не можем допустить, чтобы он на наших глазах превратился в прах, его необходимо сберечь для потомков!

— Я знаю, — ответила Сэмела. — Я тоже так считаю, но что может сделать папа? У него нет денег, и он слишком горд, чтобы искать себе жену с богатым приданым.

Они помолчали. Затем Сэмела, словно решив, что и так сказала лишнее, вскочила и, поцеловав Морин, сказала:

— Как говаривала моя няня, «бесполезно плакать над пролитым молоком» и «чего не вылечить — надо с тем и жить».

— Может быть, это и верно, но только не для нашего случая. Здесь следует найти иное решение.

— Будем надеяться, что вы найдете его. Мы с папой пытались, но безуспешно.

Сэмела пожелала гостье доброй ночи и удалилась к себе, утвердившись во мнении, что Морин любит ее отца и единственное препятствие — в нем самом.

Когда она услышала, что он идет наверх, то прошла в своем ночном халатике в хозяйскую спальню, где граф занимал кровать своих предков и их семейный герб украшал выцветшее полотно подушек.

— Я зашла сказать спокойной ночи, папа.

— И хорошо сделала. Я только что думал о том, как мне будет не хватать тебя, когда я останусь один и тишину будет нарушать лишь писк мышей в обшивке стен.

У него был печальный вид, и Сэмеле захотелось его утешить:

— По крайней мере снаружи дом великолепен, и, глядя на него, ты будешь забывать, в каком состоянии он находится.

— К сожалению, я не могу забыть об этом. У меня от этого зрелища так же болит душа, как когда я гляжу на увечного человека, за которым нужен уход.

— Но все-таки приятнее жить здесь, чем в доме миссис Хенли, — упорствовала она. — Ее дом уродливый, помпезный, холодный, и я уверена, что Морин не чувствует себя там по-настоящему дома, как чувствуем мы.