В одну из суббот Александр взял меня с собой к своим приятелям, живущим под Парижем. Они эмигрировали из Советского Союза лет двенадцать назад. Его друг в свое время преподавал на историческом факультете, и Александр был его студентом, кстати, как и нынешняя жена профессора. Она приехала сюда вслед за ним. Бывшая жена с детьми остались в Москве.

— Нынешняя, кажется, младше его… тридцать лет.

— Да?! Неужели ей тридцать?

— Нет, она на тридцать лет младше его.

В электричке он сообщил мне, что наверняка будет еще один его приятель, который на время приехал в Париж. Постоянно он живет в Америке. Фоторепортер, работает на «Нью-Йорк таймс» и колесит по всему свету. В Москве они жили в одном доме. Их связывала дружба, несмотря на то что Джордж намного старше. Александр любил и его жену Машу. Она была еврейкой. Частенько забегала к его бабке поговорить. Ее жизнь была постоянным ожиданием возвращения мужа. Однажды пришла зареванная — Джорджа посадили. Друзья стали хлопотать о его освобождении. Условие было одно — Джордж сразу должен был выехать на Запад. Однако ей не хотели давать загранпаспорт, поскольку она работала в одном закрытом учреждении и «могла вывезти оттуда образцы исследований». Джордж категорически заявил, что без жены не уедет, тогда она, чтобы облегчить ему жизнь, покончила с собой.

— Да что у вас за судьбы такие!

— А у вас что, другие?

Их небольшая вилла стояла на глухой улочке среди старых деревьев. Хозяева вышли встретить нас на крыльцо. Они больше были похожи на отца с дочерью, чем на супружескую пару. У него были сильно изборожденное морщинами лицо и совершенно седые волосы, но глаза светились какой-то необыкновенной мудростью и всепоглощающей добротой. Я не удивлялась поступку этой молодой женщины.

— Познакомьтесь, это Юлия, — представил меня Александр.

— Юлия, — подхватила жена профессора, — вы носите имя самой известной возлюбленной в мире.

— Но это единственное, что нас связывает между собой, — рассмеялась в ответ я.

Из дома вышел невысокого роста мужчина с продолговатым лицом, на котором центральное место занимал сильно выдающийся нос. Он немного был похож на Дастина Хоффмана, и, кажется, сознавал это, потому что слегка копировал его манеры и жесты. Получалось у него это весьма непринужденно, поскольку, как и у знаменитого американского актера, несмотря на отсутствие красоты, в нем было море обаяния.

— Джордж Муский, — представился он, низко склонив голову.

— Послушайте, идемте скорее в дом, иначе мой обед пригорит, — позвала нас профессорская жена.

Мы оказались в просторном салоне, обставленном плетеной мебелью, к которой были любовно подобраны соответствующая обивка, подушки, занавески в бежево-коричневых тонах. Хозяин спросил меня, что я желаю выпить. Александр попросил водки, так же, как и его американский друг. Они выглядели очень довольными потому, что снова встретились. Отошли чуть в сторонку и оживленно беседовали.

— Вы ведь из Польши, — заговорил со мной профессор. — И как вы там справляетесь с наступившей демократией? Мы, как вам, наверно, известно, не лучшим образом.

— А вы, профессор, не думали о возвращении? — спросила я, и тут же спохватилась — ему ведь нельзя возвращаться с новой женой, если в Москве осталась старая.

— Не очень-то меня там ждут, — с грустью в голосе сказал он. — Кому нужен историк на пенсии? Даже такая мировая знаменитость, как Александр Солженицын, оказался там лишним…

Хозяйка дома представила еще одного гостя. Это был довольно странного вида мужчина, с коротко подстриженными волосами и диким огнем в глазах. На нем был чуть ли не дамского кроя жакет с отворотами. Его лицо мне показалось откуда-то знакомым. Когда назвали имя, все стало ясно. Несколько лет назад его дебют в Америке наделал много шума, о нем писали как о новой Дженет[6], сравнивали с Буковски[7]. Я запомнила одно из его многочисленных интервью, где он говорил, что поскольку он — человек, пишущий о современности, то должен оставаться по отношению к ней вульгарным, циничным и агрессивным.

Нас позвали к столу. Александр сидел рядом со мной, но все время разговаривал со своим другом. По другую руку от меня был бесноватый писатель, который шумно хлебал суп.

— Я слышал, вы — литературный критик, — обратился он ко мне с гадкой усмешкой.

— Литературовед, историк литературы.

— Э-э… на каждом шагу человек спотыкается об какого-нибудь историка. Обо мне слышали? Я наделал много шума в Америке. Выставил американцев дураками, а они визжали от восторга.

— Конечно же я наслышана о вас.

— Но книг моих не читали?

— Не имела удовольствия.

Писатель загоготал.

— Об удовольствии тут речь не идет, но оргазм я вам гарантирую.

Хозяйка поставила пластинку с песнями Владимира Высоцкого. Я глянула на Александра, зная, что он не любитель творчества этого барда, но реакция последовала совсем с другой стороны. Мой сосед справа встал, подскочил к проигрывателю и, схватив пластинку, трахнул ее об пол.

— Ты в своем уме? Что ты вытворяешь? — закричала профессорская жена.

Странный гость, как ни в чем не бывало, вернулся к своей тарелке с супом.

— Что это ты вдруг — не нравится Володя? — спросил Джордж. — Да он ведь даже не еврей.

— Из русского человека сделал какого-то алкоголика и примитива, создал искаженный имидж в угоду Западу, — спокойно ответил на это писатель. — Этот сукин сын калечил психику народа. А наш народ великий! Россия — Третий Рим, особая цивилизация, построившая империю и разрушившая ее. Теперь надо немного подмести и попросить на выход чужаков. А Россия наша матушка уж как-нибудь найдет способ приголубить детей своих у груди своей.

— Мою Машу уже приголубила! — выкрикнул друг Александра.

Писатель усмехнулся себе под нос:

— И хорошо. Одной еврейкой меньше на свете.

Джордж вскочил как ошпаренный.

— Извинись, сукин сын, не то живым отсюда не выйдешь! — крикнул он.

Писатель отставил тарелку и медленно встал, поддергивая рукава своего дамского жакета:

— Подраться желаешь? Тогда давай выйдем.