поражения, которое нанесли им эти беспартийные массы на первых же альтернативных выборах в марте 1989-го. Но это требует небольшого предисловия.

Шахматная комбинация генсека

Еще летом 1988 года на XIX партконференции Горбачев, стремясь ослабить свою зависимость от «аппарата», разыграл изящную комбинацию, которую никто в то время не понял. Я имею в виду решение о совмещении должностей партийных и советских руководителей областей и краев. Мотивировка была такая: партийные руководители должны быть подконтрольны беспартийным массам-не пройдешь в руководители Совета, не станешь и секретарем обкома партии. Не выберут на Съезд народных депутатов, останешься у разбитого корыта.

«Обычная демагогия» — сердилась партийная интеллигенция (любимое выражение Отто Лациса, который и сам успел побывать в перестроечные времена и первым заместителем главного редактора «Коммуниста», и членом ЦК). Какие беспартийные массы? Да для всех этих доярок и слесарей-монтажников секретарь обкома, хозяин области, был царь и бог, и воинский начальник. ОНИ его будут контролировать? Аппаратчики посмеивались, сочли блажью генсека.

А несколько месяцев спустя грянули выборы на Съезд. И все ахнули. Горбачев и впрямь оказался гроссмейстером аппаратной интриги. Он, единственный, поверил в то, что судьбу партии вершат уже не брежневские (сейчас сказали бы уралвагонзаводские) массы, а ПЕРЕСТРОЕЧНЫЕ! Комбинация, которую все сочли нелепой, принесла сенсацию. Беспартийные перестроечные массы «прокатили» больше тридцати первых секретарей обкомов (и не счесть, сколько вторых). Особенно оглушительным был провал партийных кандидатов в Москве и в Ленинграде (здесь под раздачу попали и секретари горкомов и райкомов и даже командующие военными округами). «Патриотические кандидаты, — с горечью констатирует летописец, — потерпели сокрушительное поражение».

Пришли совсем новые, не номенклатурные, «непатриотические», т. е. нормальные европейские люди, та самая партийная интеллигенция, о которой говорил Лацис. И если бы не делегаты от среднеазиатских и других окраинных областей, Съезд мог бы вообще оказаться демократическим! Как бы ни было трудно в это сейчас поверить, выяснилось, что в разные исторические эпохи массы в России, как, впрочем, и в других странах (достаточно вспомнить гитлеровскую Германию и муссолиниевскую Италию), бывают разные…

Так или иначе, после этой комбинации Горбачева союзный аппарат ЦК стал в глазах реставраторов ненадежным. Он был усечен (отраслевые отделы, управлявшие промышленностью, транспортом, строительством, культурой, были упразднены), и порядочно разбавлен партийной интеллигенцией, а главное, их негласный лидер Лигачев был (еще одна комбинация!) отстранен от ключевой должности руководителя Секретариата ЦК и брошен на… сельское хозяйство.

Короче, союзный аппарат перестал быть тем всемогущим сталинским «аппаратом», чье слово было законом для страны. Противникам Перестройки потребовался СОБСТВЕННЫЙ «аппарат». И, вопреки воле генсека, они его создали.

Кампания по организации РКП была развернута шумная-с акцентом на дискриминацию России. Почему, мол, у всех других республик есть свой ЦК, своя Академия наук, даже свой КГБ, а у России ничего этого нет? Лигачев, как выяснилось, был тоже не лыком шит и на шах, объявленный реваншистам генсеком, он ответил своим собственным, объявленным Перестройке. И сделал это лукаво, не постеснявшись воспользоваться в ответной шахматной комбинации идеей своего архинедруга Ельцина.

Да, у Ельцина были свои счеты с Горбачевым. И не тот уже это был кающийся Ельцин, которого избивали на пленуме 1987 года. После феноменального успеха на выборах в Москве в 89-м, после Российского съезда народных депутатов, избравшего его Председателем Верховного совета РСФСР, Горбачеву противостоял теперь национальный герой России.

Ельцин создал самостоятельный центр власти и ему нужно было его легитимизировать. 12 июня 1990 года Верховный совет РСФСР большинством в 907 голосов против 13 принял декларацию о государственном суверенитете России/Российской Федерации.

Спор шел лишь о том, как назвать это новое государственное образование. Реваншисты во главе с Сергеем Бабуриным, ясное дело, требовали назвать его без затей «Россия». Сошлись на двойном названии. И так до самого путча РФ и называлась. Это был единственный случай, когда демократы, уже разочарованные в Горбачеве, и реваншисты, получившие компенсацию в виде РКП, нашли общий язык. А также единственный случай, когда партийный интеллигент и нацио-нал-патриотический летописец сошлись во взглядах. По противоположным, разумеется, причинам. Лацис назвал российскую Декларацию о суверенитете «вызывающе иррациональной идеей», ибо какая может быть «борьба за независимость великодержавной нации, возглавляющей империю»? Лебедев назвал ее «восхитительной по идиотизму», ибо какой может быть суверенитет «у половины исторической России» (что имел он в виду под «исторической Россией», мы уже знаем: в границах СССР)? И оба ошиблись.

Логически-то они, каждый со своей точки зрения, были, конечно, правы. Но «хитрости разума», которые, по словам Гегеля, устраивает история, смеются над логикой даже самых изощренных политиков. Так же, как Горбачев не предвидел, что его блестящая шахматная комбинация, нанесшая ошеломляющий удар по «аппарату», приведет к расколу партии, не предвидел и Лигачев, что, используя идеи Ельцина, он легализует их, облегчая ему, когда грянет час, задачу успешно противостоять «аппаратному» путчу, т. е. той самой победе реваншистов, к которой он стремился. История оказалась умнее политиков, скажу я, перефразируя Карамзина (он сказал «злопамятнее народа»).

XXVIII съезд

Так или иначе, на этом последнем съезде КПСС, открывшемся с рутинной помпой 3 июля 1990 года, стояли друг против друга на самом деле уже ДВЕ партии. И каждая из них вполне сознавала свою несовместимость с другой. Вот как выразил позицию партийной интеллигенции Отто Лацис: «Почему мы без боя должны отдавать сталинистам такую мощную политическую машину, как КПСС? Конечно, мы с ними знали о своей несовместимости. Но почему мы должны уходить? Пусть они уходят».

Как он впоследствии признал в наших долгих разговорах, чего он тогда еще не понял, это что не две партии сошлись в этом зале, а две России: европейская и московитская. Одна в очередной раз восстала против произвола власти, другая стеной стояла за традиционную российскую «государственность», за «историческую», как они выражались, т. е. имперскую, Россию.

Иными словами, за продолжение произвола. Но обе были на съезде в меньшинстве.

Из 4683 делегатов, примерно 1200 было, судя по голосованиям, русских европейцев и столько же современных московитов, национал-патриотов. Остальные, как и в Конвенте времен Великой французской революции, представляли «болото» (оттуда, собственно, и название). Людей твердых убеждений всегда, увы, меньшинство. Исход дела зависел от того, за каким из меньшинств пойдет «болото», мгновенно превратив его в большинство. Во времена русской революции 1917 года этот момент наступил, как, я надеюсь, помнит читатель, 1 июля, когда Временное правительство окончательно отвергло предложение рейхсканцлера Германской империи Бетманн-Гольвега о немедленном мире на условиях Петроградского Совета-без аннексий и контрибуций. Возможность почетного мира была упущена. В этот день Временное правительство подписало себе смертный