– Слушай, Паш, я вообще-то разговариваю с тобой! – впадая в нетерпение, напомнил Лёшка. – Может, ответишь по-человечески? Берёшь их – так и скажи!

– Привиты собаки, не знаете? – спросил Пашка у Аси и мимолетно поднёс ладонь к носу, словно хотел понять по запаху Марфушиной шерсти, есть ли прививки.

– Да откуда привиты! – возмутился Лёшка. – Дядя Миша, что ли, прививал? Щас!

Ему очень хотелось стукнуть или хотя бы встряхнуть за шиворот этого мелкого, но пока он терпел, надеясь, что дело выгорит.

Пашка взял у Аси салфетку и, бегло протерев руки, пошёл к подъезду. На ходу сдёрнул с волос резинку и сунул в карман.

– Больной он, что ли? – прошипел Лёшка и гаркнул: – Эй! Пацан! Так чего в итоге?

Пискнув ключом от домофона, Паша обернулся:

– Завтра утром привозите. Попробуем! – и скрылся в подъезде.

Лёшка набрал воздуху в грудь и выдохнул: «Уф!» Никогда он не ждал добра от «мелкого Трифонова», и нате вам – такой подарок! Ася тоже улыбнулась. Хорошо стало на душе. Когда всё наперекосяк, но какое-то дело, пусть маленькое, вдруг уладится – можно уцепиться за него, как за воздушный шарик, глядишь, он и вытащит тебя из больших невзгод.

Мирно закончился день. Лёшка сбегал за Серафимой в сад, Ася приготовила ужин. Собаки, утомлённые приключениями, дремали под козырьком бойлерной на Асином старом пальто. Невзгоды дня растаяли за горизонтом, как вражеская эскадра, напуганная мощью «наших».

«И со школой зря распереживался! – утешал себя Лёшка. – Ещё сами упрашивать будут! А деньги – ну что деньги? Ведь не голодают они. Главное, чтобы была любовь!»

Точнёхонько на ужин – к скромным Асиным сырникам – заглянул Илья Георгиевич. Его лицо осунулось, но глаза под очками были живые. После вчерашней тяжёлой ночи он решил поверить Сане – бороться, бодриться, жить! Поводом для визита послужила зелёная Софьина флешка, едва не сбежавшая из неуклюжих пальцев Ильи Георгиевича, пока он вытаскивал её из нагрудного кармана рубашки.

– Ага! Сонька утром её искала! – вспомнил Лёшка.

– Это Паше отдал их помощник по приюту, Сонечкин друг. Сказал, Соня вчера в машине выронила, а там что-то такое, по работе.

– Илья Георгиевич, какой ещё друг-помощник? – заволновалась Ася, принимая флешку из рук старика.

– Ах! Ну такой, симпатичный. Женечка! Он у вас бывал. Такой чудной псевдоним у него, забываю всё время. Он Паше там помогает, давно уже.

– Не псевдоним, а кликуха, – буркнул Лёшка, поняв, о ком речь. Довольно обидно было, что типа, когда-то бросавшего взгляды на его невесту, назвали «симпатичным»! И с какой радости он помогает Пашке? Что ещё за ерунда!

– А чем это у вас пахнет, ребята? – принюхался Илья Георгиевич и, без спроса заглянув на кухню, узрел тарелку сырников. – Настюша, ты прости меня, что делюсь опытом, – заговорил он с энтузиазмом. – И всё-таки сырники перед подачей на стол очень хорошо посыпать корицей с сахаром. И в тесто обязательно надо добавить сливки! Почему-то стали люди забывать, холестерин, что ли, их смущает, а ведь без сливок – это не то, уж поверьте!

Ася слушала болтовню соседа, одновременно стараясь соединить в уме осколки – вчерашнюю катастрофу, Курта с фонографом, приют и Гурзуфа с Марфушей, дремлющих на её старом пальто.

Тем временем Лёшка догадался всучить Илье Георгиевичу блюдце с сырниками – на дегустацию – и выдворил старика прочь.

– Представляешь, а я его на воскресенье к нам на Масленицу позвала! – подняв брови, словно сама удивляясь своему нелепому поступку, сказала Ася.

– Кого? Илью Георгиевича?

– Нет, Курта.

– Курта? – поразился Лёшка. – Ну, знаешь! Хоть бы меня спросила! Я ведь тоже могу наприглашать. Позову вон Аню-билетёршу – то-то вы обрадуетесь! – И, попыхтев с десяток секунд, примирительно потормошил Асину руку. – Ну ладно. Я так! Я ж понимаю – надо Софью пристраивать. Не пойму только, зачем ей эта барышня кудрявая, и потом, он ведь младше её! Да ещё песенки сочиняет, придурок.

– Песенок больше нет, – задумчиво покачала головой Ася. – Только шум.

«…Стучат по переулку каблуки – бам! – Ревёт за переулком Крымский мост – бом! – Бежать хотела вроде – а куда? – бряк! – Хотела улететь, а крыльев нет… – бемс! – И в голове такая дребедень! Одни грехи и никаких стихов! Господи, что же это?» Софья шла от Парка культуры к метро, с удивлением наблюдая, как её ум самопроизвольно рождает ритмичный бред, и не знала, что предпринять, чтобы вернуть себе ясность сознания.

В тот сопливый ранневесенний денёк, наставший после ужасной ночи, Софья проявила себя как человек волевой и исполнила поставленные задачи. Первым делом добралась до офиса Студии коучинга. Вот уже два года организация работы и раскрутка московского филиала являлись её главной заботой. Она взялась за этот проект не ради денег, а по душе – на то имелись причины.

И вот теперь, вводя помощницу в курс дела, на случай своего возможного отсутствия, Софья почувствовала безразличие к собственному детищу. Ей вдруг стало всё равно – просуществует филиал ещё год или умрёт сегодня.

Подойдя к доске, Софья сдёрнула один за другим цветные стикеры, смяла в комки – получилась горсть мелких глупостей. О чём все эти лекции и семинары? Брошюрки, рекламки, сайты? Всё, что занимало её ум и время, внезапно стало убогим. Смятый пластиковый стаканчик на берегу.

Распрощавшись с помощницей, Софья взяла курс на адвокатское бюро своей давней знакомой Елены Викторовны, добралась к обеду и провела там несколько часов. Разбирались, раскладывали варианты, так и этак крутили закон, накурились до боли в висках.

Выводы были тяжёлые, к тому же такие, каких никак не ожидала Софья. Её надежда, что трезвого водителя, сбившего круглогодично пьяного пешехода, должны оправдать, оказалась наивной. По мнению Елены Викторовны, если учесть тормозной путь, говорящий о превышении скорости, и прочие «нюансы», Софье могло грозить до полутора лет в колонии-поселении. Конечно, при усилиях всё должно ограничиться условным сроком, но гарантий никто не даст.

Софья вышла на улицу, под мелко порубленный снег с дождём, в разгар часа пик. У метро, в толчее спешащих домой людей, ей на глаза попалась девочка лет пяти, ровесница Серафимы. Девочка только что заметила, что матери нет в поле зрения, и, прижав к животу сумку с аппликацией, озиралась по сторонам. Её личико уже начало расплываться в гримасу отчаяния, но заплакать она не успела. Мать, налетев, как орлица, откуда-то сверху, подхватила ребёнка на руки и с возмущёнными возгласами унесла прочь.

Давно исчезли в толпе мать и дочь, а Софья всё стояла на месте, задеваемая десятками плеч. Ярко и страшно она видела теперь, что решение, принятое ею вчера ночью, определило не только её собственную судьбу, но и судьбу Серафимы. Без оглядки она пожертвовала её детским счастьем, её миром и будущим. И главное, ради кого? Кто этот бог, которому она принесла свою жертву?