трагедии и тираны стасима противоположны во всех отношениях; образ, рисуемый в стасиме, – ὕβρις φυτεύει τύραννον, – как может показаться, не имеет к Эдипу никакого отношения, что породило целый ряд разнообразных толкований этого хора[170]. М.Эрл[171] полагал, что здесь в аллегорической форме содержится осуждение единовластия положительного героя Эдипа-Перикла, оказавшегося в трагической ситуации. Б.Нокс[172] видит в этом хоре осуждение неограниченной власти демоса, в первую очередь – его власти над политическими деятелями. В этой связи он ссылается на характеристику Аристофана: ὦ Δῆμε, καλήν γ' ἔχεις ἀρχὴν ὅτε πάντες ἄνθρωποι δεδίασί σ' ὥσπερ ἄνδρα τύραννον (Eques. 1119–1122), то есть: «Демос, ты обладаешь замечательной властью, вследствие чего тебя боятся люди, словно мужа-тирана». Слабой стороной этих толкований является то, что М.Эрл и Б.Нокс рассматривают настоящий хор вне связи со всей трагедией. Хор – один из органичных элементов произведения, он находится в полной взаимосвязи со всей трагедией, и таким образом, на Эдипа хора переносятся все черты того образа, который создан в трагедии. Вместе с тем все эти черты в стасиме превращаются в противоположные. Таким образом, Софокл создает два противопоставленных образа Эдипа и этим говорит приблизительно следующее: обвинения в тирании нелепы, но тем не менее вот они налицо. Выражение οὐδὲ δαιμόνων ἕδη σέβων (Soph. Oed. Tyr. 884–885) необычайно подходит к Алкивиаду и инциденту с гермами (так и понимал его старый комментатор Софокла Готфрид Германн). Тем не менее «Эдип» написан более чем за десять лет до Сицилийской экспедиции. Этот пример показывает, какими распространенными и вместе с тем стереотипными были тиранические предчувствия. В чем заключается этот тиранический стереотип, говорит сам Софокл:

1) ὑπέροπτα χερσὶν ἢ λόγωι πορεύεται (882–883), то есть преступает границы в действиях и словах;

2) Δίκας ἀφόβητος (885), то есть не боится справедливости;

3) οὐδὲ δαιμόνων ἕδη σέβων (885–886), то есть не почитает изображения божеств;

4) следующая его черта δυσπότμου χάριν χλιδᾶς (888), то есть кичливость пагубной гордыней;

5) он μὴ τò κέρδος κερδανεῖ δικαίως (889), то есть будет нечестно извлекать выгоду;

6) τῶν ἀσεπτων ἔρξεται (890), то есть делать нечестивые дела;

7) τῶν ἀθίκτων ἕξεται ματάζων (891), то есть покушаться на неприкосновенное.

Таково именно традиционное понимание тирании, которое переходит в стереотип, понимание того, что представляется в качестве обвинений потенциальному тирану. Аристофан и Софокл подчеркивают всю нелепость этого стереотипа, опираясь на который афинское общественное мнение постоянно ожидает тиранию и боится ее, видит ее повсюду и т. д., что в сатирической форме прекрасно изображено в «Осах». В «Лисистрате» содержится еще один интересный в этой связи текст. «Лисистрата» поставлена в 411 году, то есть непосредственно связана с конкретной исторической ситуацией Сицилийской экспедиции и процессом гермокопидов, о которых упоминает здесь Аристофан (Lys. 1097). Хор старцев в «Лисистрате» исполнен тиранических предчувствий, которые звучат как пародия на те опасения, которые в действительности имели место в Афинах. Хор сообщает: ὀσφραίνομαι τῆς Ἱππίου τυραννίδος (Lys. 609; я чую тиранию Гиппия). Женщины стремятся установить тиранию (Lys. 630), против которой намерены восстать старцы, тщетно демонстрирующие утраченные силы и заявляющие: καὶ φορήσω τὸ ξίφος τὸ λοιπὸν ἐν μύρτου κλαδί, ἀγοράσω τ' ἐν τοῖς ὅπλοις ἑξῆς Ἀριστογείτονι (Lys. 634–635), то есть «впредь я буду носить меч с веткой мирта и ходить по агоре с оружием рядом с Аристогитоном». Эта фраза, бесспорно, неуместная в старческих устах, пародирует первую строку известного схолия о Гармодии, сохраненного у Афинея (Athen. XV, 695): Ἐν μύρτου κλαδὶ τò ξίφος φορήσω. Эта пародия, гротескность которой начинается с того, что немощные старцы уподобляются юному Гармодию, красноречивее всего показывает издевательское отношение Аристофана к тираническим предчувствиям времени Сицилийской экспедиции. Интересно отметить, что для Аристофана эти предчувствия также стереотипны, хор старцев указывает на ὕβρις πολλή (Lys. 659–660), которой наделены женщины, стремящиеся к «тирании». Аристофан таким образом указывает на нелепость тиранических предчувствий применительно к той же ситуации, которая в связи с этими же предчувствиями заставила Фукидида упрекнуть афинян в незнании своей истории. Фукидид мыслит аналогично: прецедент налицо, тиранические предчувствия возрождаются и хотя каждый второй нелепость этих предчувствий понимает, все находятся в страхе и всего боятся. К этому присовокупляется новый аргумент: известно, что тиранию в свое время свергли не Гармодий и Аристогитон, а спартанцы, поэтому надеяться на то, что теперь «новый Гармодий» спасет Афины в том случае, если будет установлена тирания, невозможно. Тирания, если она установится, приведет к вторжению спартанцев. В этой связи культ Гармодия, смысл которого становится непонятен[173], только лишь внушает дополнительный страх, а известный схолий Φίλταθ’ Ἁρμόδι’, οὔ τί πω τέθνηκας, прославляющий героя, не сумевшего ничего сделать для Афин, звучит бессмысленно. На это, между прочим, еще в 425 году указывал Аристофан в «Ахарнянах» οὐδέποτ' ἐγὼ Πόλεμον οἴκαδ' ὑποδέξομαι, οὐδὲ παρ' ἐμοί ποτε τὸν Ἁρμόδιον ᾄσεται (Achar. 989–990: «Я никогда не приму войну у себя дома, а она никогда мне не будет петь о Гармодии»).

По мнению Фукидида, именно такие опасения порождают всеобщий страх, который напрасен, так как Алкивиад, с его точки зрения, не стремится к установлению тирании[174] (VI, 89, 4). В связи с этим Фукидид включает в свое повествование экскурс о тираноубийцах, рассказ о которых, как мы показали, он излагает согласно Геродоту. Сам он подчеркивает в этом рассказе только одну новую черту: причины, по которым тираноубийцы решились на убийство Гиппарха, не были политическими, а следовательно, они не свергли тирана, потому что не стремились его свергнуть. Причиной этого подвига была личная ненависть (VI, 54, 1). Вот в чем заключается то незнание своей истории, в котором Фукидид упрекал афинян. Раз тираноубийцами двигали не политические соображения, то никакого параллелизма, таким образом, между ситуациями 514 и 415 годов нет, а предчувствия и опасения, вызвавшие написание этого экскурса (VI, 53, 3; VI, 60, 1), действительно, напрасны. Таким образом, именно тот факт, что Ἀριστογείτονος καὶ Ἁρμοδίου τόλμημα δι' ἐρωτικὴν ξυντυχίαν ἐπεχειρήθη (VI, 54, 1), придает экскурсу острый политический смысл и делает разъяснения по поводу события столетней давности необходимыми.

В этой связи трудно согласиться с Г.И.Дизнером[175], который полагает, что Фукидид подчеркивает параллелизм между двумя этими ситуациями, чтобы указать на опасность, нависшую над Афинами. Так рассуждать Фукидид не мог уже потому, что относился к тираническим предчувствиям 415 года с явным неодобрением.

§ 4. Предварительные выводы

В рассказах о Килоне и тираноубийцах Фукидид в основе своего повествования следует Геродоту. Этим обусловливается то, что два эти рассказа носят черты исторической новеллы –