Варю. Он снизу вверх тряхнул головой, отбрасывая волосы назад, и у Павла Савельевича потемнело в глазах: такая же привычка появилась перед войной у его сына Юрия. Он отвел глаза от счастливой парочки и с новой, небывалой прежде обидой на судьбу пожалел, что нет сейчас здесь сына. Юрий тоже мог бы вот так же сидеть за столом, играть в любимые свои шахматы и листать журнал в одиночку или с такой вот девушкой, как притихшая от счастья Варя. Впрочем, что это он, ведь сейчас Юрий был бы уже лет на десять старше этих ребят и наверняка давно бы уже женился. И, может быть, жена его была бы чем-то похожа на Варю — пусть не во всем, но хотя бы отчасти.

Он перехватил пытливый взгляд Вари. Догадаться о тайных его мыслях она никак не могла, скорей всего ее встревожил сумрачный его вид. Только этого ему и не хватало: портить чужую радость…

Началась радиоперекличка. Трактористы побросали прежние занятия и сгрудились вокруг рации. Подхваченный всеобщим движением и Павел Савельевич со своей табуреткой подался вслед за ними. Но его поджидало разочарование: голос в микротелефонной трубке звучал слабо и все время сбивался на невнятный шепоток. Или слишком уж далеко было от города до полевого стана, или вездесущие Сысои подсунули бригаде плохонькую рацию, но ничего нельзя было разобрать.

— Куда ведро задевали?! — загремел Пшеницын. — Каждый вечер одна и та же история! А все кухарка… Эй, кто там легкий на ногу, сбегай на кухню за ведром: одна нога здесь, другая там!

Юный прицепщик выскользнул из вагончика и вскоре вернулся с помятым ведром. Оно поплыло на руках к рации. Павел Савельевич решительно не понимал, как может выручить сложную радиоаппаратуру простецкое ведро, но покорно принял его у соседа и передал Пшеницы ну. Тот живо сунул шепчущую трубку б ведро, и оно, подобно рупору громкоговорителя, заметно усилило звук, и голос далекого диспетчера обрел начальственную строгость.

Павел Савельевич поощрительно хмыкнул: он любил, когда самыми простыми подручными средствами, не предусмотренными высокоумными конструкторами, умели приструнить закапризничавшую технику и заставить ее работать.

Невидимые бригадиры один за другим рапортовали о сделанном за день. Павел Савельевич слушал их вместе со всеми в вагончике и пытался по голосам определить, какие они из себя, эти бригадиры, и преданы ли делу степного лесоразведения или пришли в степь сажать лес лишь потому, что надо же где-то зарабатывать себе хлеб насущный.

Ему почудилось, что вся обстановка радиопереклички способствует тому самому шуму-грому, о котором давеча он говорил Варе. Уже одно отсутствие повседневного строгого контроля может подтолкнуть не шибко стойкого человека к похвальбе. Павел Савельевич не шутя опасался, что бригадиры, приученные газетчиками к пышным словесам, станут сейчас взапуски хвастаться друг перед дружкой грандиозными своими успехами, пойди их проверь, ведь бригады разбросаны по всему району. Мало ли что можно наболтать по радио: если бумага все стерпит, то еще больше выдержит неосязаемый эфир, которого, по новейшим данным, вроде бы и вовсе нет в природе…

Но уже по первому рапорту Павел Савельевич понял, что плохо знает бригадиров. Говорили они скупо, деловито, не разводили патоки и елея. И не было в их рапортах и малейшего намека на тот шум-гром, которого так опасался Павел Савельевич. Все было всерьез: бригадиры не ударялись в эмоции, а оперировали цифрами выработки. Они по косточкам разобрали все неполадки в работе: поломки механизмов, стычки с председателями колхозов. Все бригадиры дружно ругали завхоза, который скверно снабжает их лемехами и запасными частями, с перебоями доставляет горючее. И летучку ремонтную они только во сне видят, а уж обещанная кинопередвижка и совсем позабыла к ним дорогу.

Со стороны человеку непосвященному, услышавшему эти рапорты, могло бы даже показаться, что работа в степи идет хуже некуда. Но как ни чихвостили бригадиры своих Сысоев, а Павел Савельевич увидел за скупыми их рапортами сотни гектаров поднятой залежи и прокультивированного черного пара, готового к осенним лесопосадкам, тысячи кубометров вынутого грунта в котлованах под будущие пруды и водоемы.

И вместе с радостью за процветание любимого его дела, которому отдал он всю свою жизнь, исподволь подкралась к Павлу Савельевичу и непрошеная стариковская грусть: он-то десятки лет растил лес вручную, верхом механизации у них считалась простенькая лопата Колесова! А каждый из сидящих в вагончике, начиная с Вари и кончая юным прицепщиком, принесшим ведро-громкоговоритель, во всеоружии современной техники, за какой-нибудь один-разъединственный сезон посадит леса больше, чем он за всю свою долгую жизнь.

Понимают ли они, что ему и людям его поколения было труднее? И нельзя их работу сравнивать вот так — гектар на гектар. Если на то пошло, его гектар крупней, что ли, весомей, чем их более легкие гектары. Не заслонит ли для них эта уйма нынешних гектаров существа всей его жизни? И не пожалеют ли они снисходительной и малость высокомерной жалостью его, немашинизированного своего предка?

Сдвинутую с привычных, давно обжитых устоев душу Павла Савельевича неожиданно больно задело то, что все бригадиры говорили о своей работе очень уж буднично и серо. И куцые их рапорты были пронизаны не так деловитостью, как опрометчиво показалось ему вначале, а самым настоящим расхожим делячеством. Они по макушку погрязли в повседневном, даже сиюминутном, и за всеми этими поломками машин, нехваткой лемехов и ругней с завхозом не видят своего дела в полный рост.

Да и стародавняя привычка Павла Савельевича тут начала сказываться: терпеть он не мог долго плыть по течению и довольствоваться тем, что предлагали ему другие. Душно ему стало от этой мелкотравчатой деловитости, жмущейся к цифре, боящейся оторваться от ее спасительного арифметического бока. Он даже подумал разъяренно: разве затем Попов изобретал радио, чтобы сейчас передавали всю эту сухомятину?

Павел Савельевич сам же и поймал себя на непоследовательности, припомнив недавние свои поучения, когда высмеивал Варю за пристрастие ее к высоким словам. Но тут же рассердился на себя и отверг этот упрек. Ничуть он не превозносит разлюбезные свои лесопосадки, ни-чуть! Не надо легковесно щебетать о преобразовании природы, закатывая глаза от восторга, но в конце-то концов трактористы эти ковыряют степь не для того, чтобы заложить здесь большущий огород, где будут выращивать какой-нибудь сельдерей для всей области. И он не позволит принижать дело всей его жизни этим своим наследникам на гусеничном ходу.

Все хорошо в меру, а им всем меры-то как раз и не хватает: у Вари перекос в одну сторону, а бригадиры дружно впряглись и сообща тянут в другую. Нет