Докурив сигарету и успокоившись, Татьяна развернулась от окна к Ритке и даже улыбнулась ей по-доброму. И рукой махнула – ладно, права, мол, ты, чего уж… А усевшись снова напротив дочери, произнесла:

– Ладно, Ритка, правильно ты меня осадила. Да и вообще – какое мне дело до твоего Пашки? Будет у него диплом, не будет, какая мне разница… Тут речь о другом, дочь. Мне вот не понравилось, что он тоже про свободу талдычит, как и отец твой. Я аж вздрогнула, как услышала. Даже нехорошо, неуютно как-то стало. Если уж он в этом возрасте такие слова говорит, что с ним потом будет?

– А что будет? – удивленно моргнула Ритка. – Ничего не будет…

– Нет, дочь. Если уж все так серьезно у вас, если вы и жить потом вместе собираетесь… Будь осторожна, Ритка. Мысли о свободе у мужика – штука опасная. Ну сама подумай, какая такая свобода? Что она есть такое? Ни за что и ни перед кем не отвечать? Не иметь никаких обязательств?

– А это что, плохо разве?

– Ну, для мужика, может, и хорошо. А для женщины, с таким мужиком судьбу связавшей?

– А что? Она точно так же должна быть свободна! Это же ощущение конкретное не только для одного человека, оно же общее…

– Нет, Ритка! Запомни одно – нет женской свободы. В природе не существует. Женщина, она по-другому устроена: не нужно ей быть вольной и независимой. Она для семьи живет – для детей, для мужа… Себя ломает ради них. Ей всегда кто-то нужен рядом, кому можно себя посвятить. Ей все время отдавать себя кому-то надо. Пусть и в уродливых порой формах, пусть и слишком навязчиво, но надо. А как себя можно посвятить тому, кто этого не хочет? Ведь если человек объявляет себя свободным, это значит, ему не нужен никто. То бишь и сам он, получается, не будет никогда ради кого-то жить и свободой своей драгоценной жертвовать. Так что ты поосторожнее с этой свободой-то будь. Иначе наплачешься от нее. Особенно, когда еще и любишь…

Татьяна вздохнула горестно и уставилась в чашку с остывшим чаем. Сидела, задумавшись, будто забыв про дочь. Ритка протянула руку, заправила ей за ухо выбившуюся непослушную пепельно-русую прядку, спросила тихо:

– Это ты сейчас про папу сказала, да, мам?..

– Да с чего это ты взяла?! – резко и сердито дернула головой Татьяна и выпрямилась, с грозным недоумением уставившись на дочь. – Чтоб и упоминания о нем я больше в этом доме не слышала! Еще чего!

– Ой, да ладно тебе! Развоевалась… И когда вы только поумнеете оба, господи… Если уж любите, так и любите друг друга нормально, как люди, а не воюйте по пустякам всяким!

– Как это по пустякам, Рит? Ты что? Он же, можно сказать, нас с тобой бросил! Взял и ушел, и живите, как хотите! Поступил, как мерзавец настоящий… И даже не поинтересуется, как мы тут…

– Мам, не ругай его. Не смей. Я этого слышать не могу. Поняла? И никакой он не мерзавец, ты это и сама прекрасно знаешь. Он же не от тебя ушел, он от твоего стремления заполучить его целиком ушел. И не надо прикрываться этой своей самоотдачей! И не самоотдача это вовсе, а, наоборот, желание подавить, заставить во что бы то ни стало плясать под свою дудку! Знаешь, когда тебя сожрать хотят вместе со всеми потрохами, только бегством спастись и можно, и никакая любовь тут уже не в радость. А он очень любит тебя, я знаю… Так что не ругай его! Хотя бы при мне!

Рита тоже выпрямилась и так же грозно уставилась на мать исподлобья. Татьяна хотела еще что-то сказать, но вдруг, разом сникнув и опустив голову, произнесла тихо и равнодушно:

– Значит, сожрать я его хочу, по-твоему, да? Ну, спасибо, дочь…

– Мама! Ну прекрати…

– А может, я тебя тоже съесть хочу? Чего вы оба из меня крокодилицу какую-то делаете? Я же как лучше всегда хотела! Я старалась! Я же все для вас…

– Ну да. Для нас… – хмыкнула девочка. – Лучше скажи – для себя! Для своего одержимого неуемного тщеславия ты старалась, а не для нас. Мы с отцом – всего лишь средство…

– Ритка, ты что говоришь такое! Да как ты смеешь… Да ты…

– Ну что, что я?

– Ты… Ты можешь тоже катиться отсюда на все четыре стороны, поняла? И передай привет своему свободному папочке! Если моя любовь тебе тоже не в радость – катись. Спасайся бегством. Давай-давай. Иди. Средство она, видишь ли. А я монстр, выходит, вас пожирающий…

– Ну и пойду. Только ведь одна останешься…

– И останусь!

– Мам, ты это серьезно?

– Вполне…

Встав из-за стола, Татьяна медленно ушла в свою комнату, тихо прикрыла за собой дверь. Обиделась. Ритка посмотрела ей вслед расстроенно и грустно, понимая, что вот сейчас они и в самом деле всерьез поссорились. Не накричали друг на друга, не обозвали всяческими обидными словами, как это бывало обычно, а по-настоящему поссорились. Потому что искренняя обида и взаимное непонимание, сильное недовольство друг другом затаились за этим последним, внешне относительно мирным и спокойным, а по сути – агрессивно-злым и жестоким диалогом; потому что старенький мудрый режиссер в невидимом зале только всплеснул ручками и покачал горестно седой головой: мол, эх вы, девочки… Что ж вы такое с собою творите-то? Не верю, не верю я вам. Да лучше бы вы весело и страстно накричали друг на друга или даже чуть-чуть разодрались, ей-богу… А что, бывало же…

– Так, дорогие мои детки. Замечательно, что вы оба дома. Господи, как же хорошо, когда вы дома…

Ася с размаху уселась между Светой и Павликом на диван, откинулась устало на его спинку. Все-таки какое счастье, что у нее есть дети… Хорошо вот так посидеть с ними, почувствовать рядом родные, понимающие ее души… И жалеющие… Посидев с полминуты с закрытыми глазами, Ася тихо и доверительно проговорила:

– Ребята, нам с вами необходимо обсудить один важный вопрос. У тети Жанночки в этот выходной день рождения, и надо бы сообразить какой-нибудь оригинальный подарок. Необычный какой-нибудь. Вот никогда не знаю, что ей дарить! У нее же все есть! Давайте думать…

Словно очнувшись от наступившей напряженной тишины, Ася быстро открыла глаза и, оторвав голову от спинки дивана, поочередно заглянула в лица своих детей.

– Ну же? Чего вы молчите? Какие будут предложения? – изо всех сил стараясь придать голосу побольше доверительно-теплой заинтересованности, спросила она немного даже капризно. – А, Пашка? Ты же у нас еще тот выдумщик! А может, стишата какие-нибудь сочинишь? Или песенку душевную? А что?.. Посвящаю, мол, дорогой и любимой тетечке Жанночке. Знаешь, как ей приятно будет…

– Не буду я ничего сочинять, мам. И на день рождения не пойду.

– Как это… Ты что вообще говоришь такое?! Как это – не пойдешь? Чем ты занят таким важным будешь? Нет-нет, Павлик, надо бросить абсолютно все свои дела и…

– Да нет у меня никаких важных дел! Просто не пойду, и все! – решительно перебил мать на полуслове Павлик.

– Но почему? – оторопело уставилась на него Ася. – Ты пойми, это же традиция, это для них уже ритуал сложившийся… Только мы и они… Они больше и не приглашают никого… С тех пор еще, как папа жив был…