— Кого именно?

— Например, Осипа Екашева из Серебровки.

— Да какой он враг?! — удивился Инюшкин. — Осип Екашев был трудяга до седьмого пота. Батраков никогда не держал, все хозяйство на собственной горбушке волочил. Ну, а если долго не хотел в колхоз вступать, так это дело было полюбовное. Жарков за коллективизацию, конечно, агитировал — линия партии такая была, — однако под наганом никого в колхоз не загонял. На первых порах у нас много единоличников насчитывалось. Постепенно, к тридцать первому году, все они поняли, что упорный Сталин от своей задумки ни на шаг не отступит, и влились в колхозное общество.

— А кузнец Половников когда вступил в колхоз?

— Степан с первого дня не отказывал в ремонте колхозной техники. Половников хлебопашеством не занимался. Кузница его кормила. Правда, коровенку держал да еще сивая монголка у него была, чтобы дровишек либо сенца на зиму подвезти. При коллективизации эту лошадь за кузницей закрепили для вспомогательных работ.

— После исчезновения Жаркова кузнеца не арестовывали?

— Тогда многих на допросы вызывали, но насчет ареста… не знаю, — Инюшкин глянул на Кротова. — Может, Федорыч, ты что-нибудь помнишь? Половниковы от вашего дома наискосок жили…

Кротов пожал плечами:

— Похороны Степана помню — жена его очень сильно над гробом голосила. А об аресте Половникова мне неизвестно.

— И еще, Арсентий Ефимович: о каких костылях, обнаруженных у Половникова, Торчков упоминает? — снова спросил Антон.

Инюшкин усмехнулся:

— Кумбрык, как всегда, перепутал кислое с пресным. Степану Половникову на империалистической осколком снаряда ступню раздробило, и вернулся Степан с войны на костылях. Нога с годами поджила. Стал кузнец, прихрамывая, ходить, как говорится, на своих двоих. А костыли раньше делали крепкие, из дуба. Половников за ненадобностью отдал их Жаркову. Дядя Афоня, помню, шутил, что дохромает на царских костылях до коммунизма. Стой… — Арсентий Ефимович словно запнулся на полуслове. — Знаешь, Игнатьич, смутно мерещится, вроде бы Жарков, расставаясь со мной в тот вечер, не то пошутил, не то всерьез сказал: «Ну, Арсюшка, завтра, пожалуй, я без твоей помощи Аплодисмента запрягу»…

— К чему это было сказано?

— Не могу сообразить. Или дядя Афоня в одиночку куда-то ехать хотел, или иное что подразумевал… — Инюшкин вновь задумался. — Вот, Игнатьич, еще подробность вспомнилась: Афанасий Кирилыч никогда не расставался с колхозной печатью. Она всегда у него в нутряном кармане кожаной тужурки хранилась, в железной баночке из-под вазелина. Как понадобится заверить какой-нибудь документ, Жарков вытащит печатку, хукнет несколько раз на нее и — шлеп по бумаге!

— Какие отношения у Жаркова с народом были?

— Народ за Афанасия Кирилыча горой стоял.

— Обожди, Ефимыч, обожди, — вдруг заторопился Кротов. — А помнишь, как после пожара на крупорушке Жарков чуть не пришиб костылем Илью Хоботишкина?..

— Такого поганца, как Хоботишкин, мало было пришибить, — Арсентий Ефимович сердито шевельнул усами. — Его по тем строгим временам за учиненный поджог могли запросто расстрелять. Однако Афанасий Кирилыч, когда перекипел, заступился за поджигателя и отправил Илью с его выводком живехоньким в Нарым.

— Не затаил ли Хоботишкин на Жаркова зло за раскулачивание? — спросил Антон.

Инюшкин развел руками:

— Кто знает… Вообще-то Илья — мужик нехороший был, хитрый. Вечно прибеднялся. В допотопном армячишке ходил, а такой двухэтажный домина в Березовке имел, какого ни у кого не было. Мог, конечно, он затаить камень за пазухой. Только, Игнатьич, если подумать, из Нарыма до Березовки никакой камень не долетит.

— Обожди, Ефимыч, обожди! — опять вмешался Кротов. — А помнишь, как осенью тридцать второго года у той же Ерошкиной плотины вытащили из воды мертвеца и мужики толковали, будто на нем был армяк Ильи Хоботишкина?..

— Так это ж только догадки насчет армяка были.

— В тридцать втором, говорите, мертвеца вытащили? — заинтересованно уточнил Антон.

— Так точно. Ровно через год, как Жарков пропал, — ответил Кротов.

— С исчезновением Жаркова это никак не вяжется?

— Разговоров таких вроде бы не велось.

— Вы тот труп видели?

— Нет. Нас, мальчуганов, близко к нему не подпустили.

— Следствие было?

— Приезжал кто-то из райцентра, да, по-моему, ни с чем уехал. Утопленника быстро зарыли на Березовском кладбище.

Не новичок в уголовном розыске, Антон Бирюков знал, как неистощима выдумщица-жизнь на самые невероятные случайности. Но было ему известно и то, что кажущаяся на первый взгляд случайность нередко является закономерностью, а из отдельных разрозненных фактов в конце концов выстраивается логическая картина происшествия.

Беседуя с Инюшкиным и Кротовым, Антон сосредоточенно пытался увязать случайно разрытое мелиораторами старое захоронение с загадочным утопленником у той же, Ерошкиной, плотины. Однако от скудности информации все попытки Антона пока оставались бесплодными.

В середине дня Бирюков и Кротов, неторопливо проехав на милицейском мотоцикле по Серебровке, остановились у дома деда Лукьяна Хлудневского.

Хлудневский, по-старчески сгорбясь, небольшим топориком тесал во дворе жерди. Увидев вошедших к нему в ограду Кротова и Бирюкова, он ничем не проявил удивления, словно давно поджидал их. Прикрякнув, старик легонько воткнул топорик в неошкуренную березовую чурку, устало потер поясницу и со смущенной улыбкой ответил на приветствие:

— Здравствуйте, здравствуйте…

— Хозяйство поправляешь? — спросил старика Кротов.

— Давно прицеливаюсь у сеновала крышу перекрыть, да все руки не доходят.

— Куда только пенсионеры свободное время убивают? — улыбнулся участковый.

— Бог знает, откуда разные дела берутся. С самого утра кружишься по двору и постоянно заделье находится, — дед Лукьян, заложив за спину руку, опять потер поясницу. — По службе ко мне заглянули либо просто так проведать пришли?

— Хотим о прошлом побеседовать. Выкроишь для разговора часик — другой?..

Хлудневский лукаво прищурился:

— Смотря какой разговор пойдет. Если интересный, можно и до вечера проговорить. — И сразу предложил: — Пройдемте в избу. Что-то крестец сегодня у меня постреливает. Вероятно, вот-вот дождик занудит.

— Бабки Агафьи нет дома?

— К Феде Половникову Агата ушла, допоздна будет у него библию слушать, — с ироничной усмешкой ответил дед Лукьян.

Следом за стариком Кротов и Бирюков вошли в светлую горницу, обставленную современной мебелью. О старине напоминала лишь темная икона в переднем углу, рядом с которой на красочном плакате улыбался Юрий Гагарин. Весь угол под иконой занимал цветной телевизор с большим экраном.