Ярко вспыхнувшие под потолком софиты на мгновение ослепили меня. Я зажмурился, а когда открыл глаза, передо мной стояла девочка. Я точно принял слишком много ударов в голову. Откуда здесь взяться ребенку? Странная галлюцинация. Зажмурившись, я медленно досчитал до десяти.

– Дяденька, вам нехорошо? – Детский голос зазвучал у меня в ушах еще до того, как я успел открыть глаза.

Отлично, теперь галлюцинации еще и слуховые. Мало того что на военной базе обнаружилась двенадцатилетняя шкодница, одетая в платье с цветочками, так она еще и говорит по-русски. Хотя это как раз логично. Зачем мне англоговорящие глюки?

Я открыл оба глаза и с раздражением посмотрел на ребенка. Миленькая такая голубоглазая блондинка метр двадцать ростом. Чистый ангелочек. Впрочем, опять же, с чего бы это подсознанию подсовывать мне какое-нибудь толстое и прыщавое существо. В руках галлюцинация держала маленькое ведерко. Определенно то самое, из которого пару минут назад окатила меня водой. Или это мне тоже почудилось? Нет, выше груди все мокрое, хоть отжимай. Я осторожно повернул голову вправо. Точно, в стене кран, из которого тонкой струйкой льется вода. Приятно осознавать, что даже твои видения безупречно логичны.

– Дяденька, вы больны?

Ну вот что она прицепилась? И разве мои галлюцинации не должны изъясняться более затейливым слогом? Что это за «дяденька»? И зачем принимать такой испуганный вид? Это что, проекция моего собственного душевного состояния? Тогда да, похоже. Оказаться похищенным и избитым само по себе неприятно. А тут еще проблемы с головой.

– Я в полном порядке… – неискренне просипел я. Ну и пусть невидимые наблюдатели думают, что я говорю сам с собой. Нечего ботинками по черепу пинать.

Медленно приподнявшись на локтях, я приготовился к тому, что тело взорвется болью. Ничего подобного – вполне терпимо. Точно, чем-то накачали. Может, и галлюцинации отсюда.

– Вы очень долго так лежали, – сообщило мне видение. – Я боялась вас трогать. А потом вода из крана сама потекла. Вы не обижаетесь?

– Я не обижаюсь. – Помещение оказалось больше предыдущего и без таких жестких мер безопасности. Во всяком случае, дверь выглядела достаточно заурядно. Пара камер под потолком и полное отсутствие мебели. Зато одна из стен – огромное зеркало, наверняка прозрачное с другой стороны.

Допросная. Зря я жаловался на недостаток внимания – похоже, со мной все же собирались побеседовать. А сцена в камере – просто придание субъекту нужного настроения. Кому как не следователю знать подобные приемы. Но зачем так жестко, тем более если им интересна наша внешность? И какого черта здесь делает русская девочка, реальность которой уже не вызывала сомнений? Будут ее пытать при мне, чтобы согласился сотрудничать? Насиловать, как Франческу? Я вспомнил подругу, распластанную на кровати, и с трудом подавил приступ ярости. Я не в том положении, чтобы провоцировать тюремщиков. Если вообще надеюсь отсюда выбраться.

Генерал собирается нас сломить? Мартышкин труд. Хотя идеалистку Франческу – возможно. Или живущего в своем иллюзорном мире аккуратиста Джима. А капитана Рогожина ломать не нужно. Готов признать себя сломленным прямо сейчас. Где подписать?

– Эй, послание дошло! – заорал я в ближайшую камеру. – Обойдемся без игр разума. Что нужно-то? Можно же просто попросить. А немного наличных куда лучше мордобоя.

Стеклянная стена замерцала и стала прозрачной. По ту сторону не оказалось ни генерала, ни его подручных. Только пять маленьких мальчиков, на вид от семи до десяти лет, привязанных скотчем к грубо сколоченным деревянным стульям. Расположили их в рядок, примерно в метре друг от друга.

– Лена! – Пятый справа, мальчуган лет десяти, недавно плакал, но теперь пытался выглядеть мужественно. – Ленка, ты как? Отпустите ее, зачем она вам…

Теперь он обращался ко мне, но я не был тем, кто ему нужен.

– Паша! Паша! – Белокурый ангелок подбежала к стеклу и замолотила по нему маленькими кулачками. Из глаз хлынули слезы.

Я подковылял к ней и пару раз для порядка стукнул витрину ногой. Естественно, ничего не произошло. Стекло противоударное, а может, и пуленепробиваемое. Увидев мои старания, малыши задергались и заголосили, наперебой призывая на помощь. На трех разных языках. Двое точно были американцами. Генерал совсем сбрендил.

Дверь в комнату по ту сторону зеркала отворилась, и вошел лже-Макс. Теперь и он напялил темные очки, хотя военная форма осталась прежней. В руках он держал канистру без каких-либо маркировок. Не похоже, что подручный Кастора думал, что делает что-то плохое. В его исполнении все выглядело очень буднично, будто он занимается этим каждый день.

Странно, что первой среагировала Лена. Наверное, со всем своим цинизмом я просто не мог поверить глазам. Девичий визг слился с мальчишечьим, пока человек в очках деловито поливал детей какой-то жидкостью. Я не мог чувствовать запаха, но сцена не оставляла сомнений в том, что это.

– Да согласен я, согласен! – Теперь я пытался перекричать хор из шести детских голосов и барабанил по стеклу, чтобы привлечь внимание подонка в другой комнате. – Что бы там ни было, я согласен. Сделаю все, что скажете.

Человек за стеклом аккуратно поставил канистру в угол и повернулся ко мне.

– Вот как раз в этом мы и сомневаемся, – равнодушно сказал он. – Но сейчас мы это выясним. Все очень просто. Вы должны убить девочку рядом с вами. Если вы этого не сделаете, я сожгу этих детей заживо, одного за другим. Включая ее брата.

Блефует. Ни один американский генерал не может быть настолько чокнутым, чтобы приказать сжигать заживо американских же детишек. Каких-нибудь афганских или русских – еще куда ни шло. Плач рядом со мной стих. Я взглянул на Лену. Теперь она просто неотрывно смотрела на брата, что-то беззвучно шепча про себя. Лишь губы шевелились. Похоже, шок. Еще бы: услышать такое в ее возрасте. Зря я надеялся, что она не понимает по-английски. Не из России же их привезли? Наверняка местные, из какой-нибудь эмигрантской семьи.

– Отвернись. – Я мягко взял Лену за плечи и развернул спиной к стеклу. Что бы ни случилось, ей это видеть негоже.

– Дядя, вы должны это сделать. – Она смотрела мне прямо в глаза и говорила твердым уверенным голосом. – Их пятеро, а я одна. И там Паша. Мне не будет больно?

– Ничего я делать не буду. – Я говорил громко, чтобы меня слышали и за стеклом, и невидимые наблюдатели за камерами. – Хотите марать руки – марайте. Я свои не стану.

– Девочка права, – все так же равнодушно сообщил псевдо-Макс, видно расхрабрившийся оттого, что теперь между нами оказалась непробиваемая преграда. – Пятеро за нее одну. Выбор очевиден. Вы не можете снять с себя ответственность. Их смерть будет ужасна. И будет на вашей совести. Девочку можете убить быстро и безболезненно. Сломайте шею. Показать, как правильно?

– Себе сломай, – посоветовал я. – Я передумал. Не буду тебе руки отрывать. Ты у меня месяц умирать будешь.