Бузен сказала, что мне следует предпринять поездку, чтобы посетить какое-нибудь святое место, или храм, или деревенскую ярмарку. Чего ради? Я не могу составить хорошую компанию. Нет ничего хуже, чем проводить время в праздности, когда несчастлив, а путешествие не что иное, как праздность, помноженная на ожидание. Все время ждешь чего-то: ждешь, когда прибудет экипаж, ждешь, когда будут готовы комнаты, ждешь, когда распакуют вещи. Ждешь, когда накроют на стол, ждешь сигнала колокольчика, случайной встречи в пути, живописного вида, который превосходит все виденное ранее, ждешь откровений.

Самое плохое в путешествиях — это то, что нельзя уехать от самих себя. Мы не перестаем надеяться, что путешествие изменит нас, что мы не столько переместимся в пространстве, сколько изменимся внутренне.

Раз уж я несчастлива, то предпочту остаться дома. Сидя в своих комнатах, лучше буду любоваться инеем на краях занавесок, чем восхищаться видами горы Фудзи или водопадами Отова.

О чем может думать человек в изгнании?

Как я завидую его свободе. Его тюрьма просторнее, чем моя. Он прогуливается по берегу и смотрит на холмы, смутно виднеющиеся сквозь дымку костров, ныряльщиц, возвращающихся домой с корзинами, полными раковин, и солеваров, собирающих бурые водоросли.

Какие странные там женщины! Я читала о них в поэмах. А изгнанник видит их на самом деле.

Возможно, он влюбится в одну из них или сразу в двух, как Юкихира. Не сомневаюсь, что Канецуке вспомнит его историю. Потому что нет лучшей компании для изгнанника, чем товарищ по несчастью, даже если он и умер сто лет назад.

Разве Юкихиру не сослали в Акаси, самое подходящее место для опозоренных мужчин? Разве он не видел те же самые холмы в дымке и не слышал крики гусей осенью? В Акаси всегда осень; изгнанники не пишут о других временах года. Видимо, осень соответствует их меланхолическому расположению духа.

Они были сестрами, те две женщины, которых любил Юкихира. Впервые он встретил девушек во время утренней прогулки по берегу. Они поливали водой кучи водорослей. Рукава у них были закатаны, и он видел их руки, такие же белые и гибкие, как лебединые шеи.

Юкихира наблюдал за ними в течение пяти дней. На шестой день принес им подарок. Он разложил два куска желтого шелка на скале в некотором отдалении от прибрежной тины. Но они не смотрели на него. Однако, когда на следующий день он вернулся, шелк исчез.

Этот ритуал с подарками исполнялся до тех пор, пока его запасы почти истощились. Тогда он перешел к дарам, которые можно было легко восполнить: яблокам, куропаткам, сушеной рыбе. Его слуги, хорошо вышколенные, не задавали лишних вопросов, когда он снова и снова приказывал купить деликатесы.

Однажды он увидел, как женщины склонились над выгоревшим до золы костром. В тот день он впервые подошел к ним и спросит, что они делают. К его удивлению, более высокая из них объяснила ему (не поднимая на него глаз), что они просеивают золу от сожженных накануне водорослей. Они соберут ее в горшок, сказала она, и станут перемешивать с водой до тех пор, пока зола не растворится. Когда горшок наполнится этой смесью, они осторожно перельют ее в другую посуду и будут кипятить, пока не останется одна соль.

Почему бы, спросил Юкихира, просто не кипятить морскую воду, чтобы получить тот же результат? «Мы не делаем так, потому что нас этому не учили», — ответила девушка и улыбнулась, продолжая перемешивать золу.

Они стали встречаться в сосновой роще около моря, в доме, крыша которого была покрыта шкурами. Девушки разводили костер и ели руками кусочки прокопченной до черноты рыбы. Иногда они пели. Они и притягивали его, и вызывали у него брезгливость. Ему не нравилась их гортанная речь. От их тел исходил запах моря, резкий, полный одновременно и животворной силы, и гниения. Однако он занимал себя тем, что воображал, как они будут выглядеть в сумерках, как начнут светиться фосфором их тела, а их конечности обовьются вокруг него.

Через некоторое время они стали встречать Юкихиро по одной, как будто подчиняясь молчаливому соглашению. Он не понимал порядка очередности этих встреч и никогда не знал, которую из девушек увидит в следующий раз. Но таким образом он смог уловить разницу между ними: их страхи и сомнения, их склонности и предпочтения, и он сам менялся вместе с ними.

А потом — кто может сказать почему? — они начали навещать его вместе. Случалось, что он бывал так ослеплен удовольствием, что не мог отличить одну от другой. Потом он наблюдал за их лицами. Они отражали столь тонкие чувства, что это изумляло его. Он не ожидал от этих женщин способности воспринимать нюансы чувств, как не ожидал умения играть на семиструнном кине или танцевать танцы Госечи.

Почему они не ревновали? Это было непостижимо. Он привык к соперничеству. В письмах, которые он получал из столицы (там у него осталась возлюбленная, которая все еще писала ему), он обнаруживал следы старых ран, взаимных обвинений и упреков. Сестры были другими. Однако их бесхитростность только увеличивала его подозрения. Может быть, они колдуньи или призраки, которые возвратились на землю, чтобы еще раз испытать прежние желания и муки. Он не мог доверять им. Их простота вызывала в нем такое же негодование, как и их власть над ним.

Поэтому, когда на следующий год он получил известие о том, что его изгнание закончилось, он почувствовал облегчение. Он мог возвратиться к своей прежней жизни со всеми ее обязанностями и обязательствами. Прелести столичной жизни вновь стати ему доступны. Если женщина, которую он любил, не решалась принять его, не зная причин его долгого молчания, это лишь придавало пикантность его усилиям снова завоевать ее.

Не могло быть и речи о том, чтобы ему остаться в Акаси. Там у него не имелось средств к существованию, друзей или семьи, не было будущего. И все же принять решение об отъезде оказалось труднее, чем он предполагал, и Юкихира откладывал свой разговор с сестрами об этом.

Когда наконец он сообщил им эту новость, они не возражали. Их лица, когда-то такие выразительные в сумерках, застыли, как ровная поверхность моря. Он отбросил мысли о своей вине и сосредоточился на планах на будущее. Несколько дней он не посещал дом, где они встречались, поэтому не стал свидетелем их тоски. Однако ему было любопытно, что бы такое они могли ему сказать, что заставило бы его изменить свои намерения.

Однажды ветреным утром Девятого месяца к берегу пристала лодка, которая должна была отвезти его обратно. Перед отплытием Юкихира и его люди, стоя на коленях на песке, помолились богу Сумиёси о благополучном плавании.

На следующий день сестры пришли на берег. Они стояли около глубокого следа на песке, проложенного лодкой, и плакали. Думаю, что подарки, оставленные для них Юкихирой, не успокоили их. Одежда из узорного шелка была слишком роскошной для них. Драгоценные булавки для волос — слишком хороши для их причесок. Липкие ароматические шарики привели их в недоумение — они не знали, что с ними делать.