Месяц озарял бледным сиянием эту смерть. Ищи-Свищи стоял со скрещенными руками, глядя, как его добыча изгибалась и вздрагивала. Он любовался своим ударом, удовлетворенный, что выбрал удачное место. Молчаливый, нечувствительный к смерти, которая все еще медлила, он ждал мгновения, чтобы унести животное. С последней судорогой отлетела жизнь.

Ищи-Свищи поднял животное за ноги, чтобы определить его вес. Это был годовалый кабарга. На его крепком лбу начинали появляться гладкие и крупные зачатки рогов.

Ищи-Свищи заклепал рану, нанесенную ножом, и остановил кровь. Потом, подбросив тело кабарги, он взвалил его себе на плечи.

Нагруженный этою ношей, голова которой ударялась об его бедра, он углубился, пройдя через лес, в чащу, которую недавно покинул и где были свалены в кучу поленья. Он стал рыть ногтями землю. Опустил кабаргу в отверстие и набросал поверх сухих листьев.

У него имелся свой план.

Месяц освещал лес отвесными лучами. Словно озеро, разливалось сияние между деревьями. Гладкая кора берез блестела в бледной дали. Это было сияние тяжелой и ясной полночи, простиравшейся над сонным лесом.

Ищи-Свищи рассчитал, что до утра ему оставалось еще четыре часа. Час ходьбы до лачуги Дюков, час – на отдых, два часа – на поиски за дичью и чтобы снарядиться в путь в город: ему было достаточно этого времени.

Ищи-Свищи двинулся через лес. Он не таился больше: шел, выпрямившись во весь рост, стараясь лишь по старой привычке заглушать шум своих башмаков. С веселым сердцем, насвистывая сквозь зубы, он проходил по освещенным луною местам, под развесистыми буками, качавшимися от ветра. Кролики шарахались под самыми его ногами. Он прислушивался, как они скрывались с сухим шелестом в густых кустарниках. Порой белодушка, полевая мышь или барсук задевали его своими гибкими телами. Он убил ударом каблука одну белодушку и прикончил ножом двух кроликов.

Так совершал он свою работу истребления ради собственного удовольствия. Он был неусыпным оком и чутким ко всякому шороху ночи ухом, вечно – бдительной хитростью, невидимой рукой, наносящей удары и прекращающей жизнь. Он был сама смерть. Казалось, сам лес начинал трепетать и вздрагивать при его приближении.

Он достиг лачуги Дюков.

– Ну, старая зайчиха! – крикнул он, стучась в дверь.

Изнутри пробормотал надорванный голос.

– Ты ли это, сынок?

– Ну да, конечно!

Через минуту голые ноги зашлепали по земле, и старуха показалась на пороге, тощая, как скелет.

Из-под рубашки из грубой шерсти выдавались ее костлявые члены. Она привыкла к его утренним посещениям.

– Ну, что у тебя?

– Да вот на заре надо бы тебе сходить в лес – этак через два часа. Да прихвати с собой тачку.

– Где это?

– У Круглого Дуба. Ты отвезешь хворост.

– Тяжело?

Он пожал плечами.

– Одна или две штуки. Там увидишь.

– Так. Я еще успею соснуть часок. А ты-то?

– Ну и я тоже посплю.

Он указал на охапку соломы прямо в углу перед собой, расстелил ее по земле и растянулся. Он увидел обнаженную ногу старухи, которая скользнула под одеяло, где старый Дюк лежал с полуоткрытыми глазами и притворно похрапывал.

– Покойной ночи, дружище! – крикнул он. В ответ он услышал движение под грудой листьев, рядом с собой.

– Вот тебе и раз, – сказал он, – это ты, Козочка?

Девочка поджала под себя ноги, повернулась на другой бок, не произнеся ни слова, и, в течение часа, когда он спал богатырским сном, бодрствовала, кусая себе ногти и глядя на него глазами дикой кошки.

В условленное время старая Дюк спустила с постели свои ноги. Она надела юбку, накинула поверх рубашки кофту, обула свои голые ноги в большие башмаки, подбитые гвоздями, и пошла под навес взять тачку. Предрассветные лучи солнца сквозили между деревьями.

– Пора вставать! – крикнула она. Он не шелохнулся. Растянувшись на соломе, он испускал глубокое дыхание, и его грудь равномерно поднималась и опускалась. Она грубо толкнула его.

– Уф! – произнес он, вставая.

И увидел старуху в проходе дверей, в тусклой белизне зари. Он протер глаза, зевнул и потянулся.

– По-моему, мать моя, Козочку тоже следует прихватить.

Груда сухих листьев заколебалась, встряхнулась, и Малютка встала в один миг. В ее каштановых взъерошенных, как вереск, волосах застряли отдельные соломинки. До колен спускались лохмотья ее дырявой юбки, подвязанной на плоском и тощем животе. Ее плоская грудь напоминала грудь мальчика, и ее ноги были прямы и не носили следов икр. Она набросила на себя подобие кофты, состоявшей из лоскутков, перекинула через голову ремень и стала толкать перед собой тачку, уминая голыми ногами покрытую росой траву.

– Я, – сказал Ищи-Свищи, – пройду здесь. Мне так надобно. Мы встретимся у Круглого Дуба, как мы условились.

Сероватые испарения зари окутывали листву и ползли по лицу земли бледной морозной мглой. Скрывавшийся сумрак застрял в чаще леса в стволах деревьев. И вот свет расширил себе, словно ударом топора, проход между деревьями. Внезапно поднялся шум голосов из бледно-зеленого моря листвы, которая медленно заколебалась, с каждым мгновением усиливая свое качанье.

Ищи-Свищи пришел еще до восхода солнца на лужайку.

Сияние восходящего светила казалось как бы страшным трепетом влюбленного тела. Золотое озеро простиралось над лесом, медленно теряясь в голубых краях неба, а с запада тянулись белые клочья перистых облаков, как рябая песчаная отмель на море, и, казалось, плыли по воле ветра в возрастающем блеске утра.

Ищи-Свищи весело выругался. Он увидел на траве, подернутой жемчугом росы, неясные очертания повисшего тела козули.

На сжатой петлей голове выступали огромные глаза, наполовину выходившие из орбит. Из ноздрей текла пена; изо рта свисал побледневший язык, и вся мордочка животного застыла в судорожной гримасе предсмертного хрипа.

Ищи-Свищи взвалил его себе на плечи и, согнувшись, перескакивая от дерева к дереву, пустился в дальнейший путь. У Круглого Дуба его ждала старуха.

Это было очень широкое и самое высокое дерево на сече. Благодаря этому, дуб и получил такое название. Он рос среди кустарника.

– Живей, старая зайчиха, – крикнул парень, – уже солнце всходит!

Воздух озарило сиянье. Это был первый луч, пронзивший чащу леса. Быстрыми и ловкими движениями, ни одно из которых не пропадало даром, Ищи-Свищи помог старухе наломать хвороста, собрать его в груды и связать веревкой. Когда они навалили целую тачку, он перегнул козулю пополам и положил ее со сложенными лапками на первый слой хвороста, прикрыв ее остальным до верха. Козочка в это время ходила кругом и сторожила. Слышен был лишь непрерывный шелест сухих листьев под ее ногами.