И затем промолвил, смягчась:

– Нет, по правде говоря, ведь если отдать дешевле пятидесяти франков, то это для меня прямой убыток.

Бейоль предложил ему для окончания сделки девять экю по пяти франков, но только ради самого Ищи-Свищи, хотя это превышало его обычную плату. Людей портит то, что им слишком много платят за их товары. Ищи-Свищи подталкивал его плечом и, смеясь ему в лицо, повторял:

– Ведь сам знаешь, что это не так. Эх ты, враль!

Бейоль повел его в свою лавку.

Толстая женщина в белых нарукавниках, с вздернутым носом, белотелая и краснощекая, стояла за прилавком среди запаха висевших окороков. Ищи-Свищи быстрым движением руки снял фуражку.

– Извините, госпожа Бейоль, я сегодня одет по-домашнему, в рабочей куртке, – животные, видите ли, не особенно долюбливают, когда одеваешься по-барски.

Он обтирал свои большие башмаки с приставшей землей о циновку, не замечая, что теребит солому. Широкая любезная улыбка расплывалась на его лице. В этой улыбке было явное намерение привлечь на свою сторону милость госпожи Бейоль. А она глядела на него приветливо своими светлыми глазами, наполовину заплывшими жиром. Наконец, Ищи-Свищи вошел, прошел в смежную с лавкой комнату и присел там на стуле с важностью почетного гостя.

– Бейоль, – сказал он, – ты славный человек! Видит Бог, я бы тебе не стал этого говорить, если бы ты им не был.

Он уселся поудобнее. Торговец отсчитал ему деньги. Тогда Ищи-Свищи встал и сильно тряхнул руку Бейоля.

Если госпожа Бейоль с детьми вздумает придти ко мне, – сказал он, – я их поведу убивать кроликов. Она, кажется, прекрасная женщина, – твоя жена. Ты, пожалуйста, передай ей это и также мои приветствия.

Такие сцены бывали почти всякий раз, как он приходил. Ищи-Свищи вышел. Он оставил старую Дюк у Ромирона. Он непременно хотел прогуляться с ней и Козочкой по городу.

– Ну, что тебе нужно: шляпу, платье? Ты скажи только, ведь у меня есть, на что купить.

Она пожимала плечами. Он повел их в харчевню. Там он распоряжался, как хозяин, стучал по столу кулаком, распекал слугу, выставлял себя напоказ во всем блеске. Он приказал подать говядины, и сам выпил целую бутылку вина, потом потребовал другую. Козочка никогда не пила вина. Два стакана ее совсем опьянили. Она стала раскатисто и без конца хохотать, и это возбудило в нем свойственную ему громкую веселость.

После полудня старуха пошла за тачкой к Ромирону. Обед в харчевне доставил ей обильный запас сил. Легкое опьянение разгладило на ее большом суровом лице морщины, и она ускоряла шаги.

День праздника наступил.

Кабатчики запаслись пивом. Пряники целыми грудами красовались в витринах кондитерских. Весь вечер накануне топились печи для тортов и сладких пирогов. Перед дверьми блестели старательно выметенные панели. Чистые занавески, подвязанные цветными узлами, были подняты и выделялись своей белизной на черном фоне витрин. Шум домашней суеты и шелест метел и веников, усердно наводивших лоск в комнатах, стоял в воздухе.

И вот колокола прозвонили десятый час, – начало обедни. Тогда щетки и ведра были прибраны по углам, раскрасневшиеся руки надели платья, и радостное веселье началось. Мужчины показывались у порогов кабачков с повеселевшими от начинавшегося пьянства лицами. Эти люди приступили уже к выпивке по окончании заутрени. Винный запах шел от их курток. Когда мимо проходили группами люди, они стучали им в окошко и звали зайти в кабачок распить чарку. Так мало-помалу составлялись кучки.

Жара стояла ужасная, и потому люди толпились у дверей, стоя возле столиков. Разговаривали, касаясь носами друг друга, лицом к лицу, широко размахивая руками. Устраивались разные сделки. Хитрость обострялась благодаря можжевеловой водке и доводила чуть не до драки пришедших поутру хлебных и мясных торговцев, споривших с пеной у рта. Пожимали друг другу руки; выражения дружбы рождали нежные взгляды; благодушие возрастало, и собутыльники начинали чаще потчевать друг друга.

Опустошенные стаканы стояли неровными рядами на залитых пеной столах. Порой неловкое движение какого-нибудь посетителя заставляло стаканы со звоном ударяться друг о друга. Этот звук смешивался с людским говором, напоминавшим глухое гудение жернова на мельнице, по временам его покрывали короткие и громкие взрывы негодования. Внутри кабаков синеватый дымок стлался по потолку и падал оттуда целыми облаками на сидевших. Синие блузы начинали склоняться. Выбиваясь из-под наполовину опущенных штор, золотые лучи солнца кидали на них светлые полосы. Локти то и дело попадали в разлитое пиво. На раскрасневшихся лицах мигали лихорадочные и тусклые глаза с сузившимися зрачками.

Все курили. Тлели искры в головках трубок. Там и сям чиркала спичка, освещаясь голубоватым огоньком в густой мгле.

Изо ртов вырывались с пыхтением клубы табачного дыма. Отхаркиваемая слюна шлепалась об пол; порывистая икота прорывалась по временам сквозь гул голосов, раздававшихся одновременно из разных углов. Слышно было, как звякали стаканы на подносах служанок. Они с трудом протискивались в подобранных юбках сквозь толкотню общего оживления. Из их уст вырывались проклятия, когда накренялись подносы и из стаканов выплескивались напитки. Посетители похлопывали их по бокам; через подносы к их грудям тянулись пьяные руки, и служанки должны были отбиваться от слишком назойливых движений. В разгоряченных головах закипала похоть при виде этих дебелых тел, которые задевали сидевших за столиками. И с каждым стаканом возбуждение разрасталось. Тела опускались в изнеможении на стулья или наваливались всем туловищем на стены, стараясь удержаться на ногах. Казалось, будто люди валились под градом кулачных ударов. Руки в пространстве проделывали неопределенные движения. Постепенно пиво обессилило это хаотическое собрание. И пивной чад из погреба, где нацеживались бочки, окончательно кружил голову.

Снаружи, в садах, шум и крики не были слабее. Кричали, стучали о столы, от смеха колебались листья на деревьях; шум возрастал в кегельбанах, где катались шары, и ссоры доходили до драки. Каждое мгновение шар подлетал, глухо ударялся о среднюю доску и катился дальше до того момента, когда падали сбитые кегли. Все голоса зараз выкрикивали среди смеха и ликованья число сшибленных кеглей. На красные, потные и перекошенные лица игроков белые буки кидали трепетные зелено-золотые пятна. Среди этого разгула наступил полдень. Шипение котлет на плите донеслось из-за входных дверей. Раздался звон переставляемой в шкафах посуды. Над зловонными навозными кучами, разогретыми лучами солнца, пронесся жирный запах супа с салом.

Голод подводил желудки, кабаки опустели. Пьяные люди с жадностью наполняли свои желудки. Некоторые, наевшись, бросались на час на соломенные кучи в глубине сараев. Солнце палило, заливая ослепляющим блеском поверхность панели. Соломенные крыши, обдаваемые желтым сиянием полуденного света, напоминали цвет поджаренной в масле рыбы. Из каменных раскаленных строений несло духотой. И вдруг веселость, утихшая на некоторое время, пробудилась с новой силой. С этого часа она длилась до самой ночи. В кабаках приставлялись теснее друг к другу столы. Беспорядочная давка происходила возле того места, где находилась стойка. Из бочонков, беспрерывно наполнявших кружки, лилось струею пиво. Опустошались целые бочки.