— Касьян, возьми Трифона, Ермилу, Прохора, Родиона и Ефрема. Поезжайте вперед с разъездом, выберите место для ночлега. Да, и еще. Трифон тут рвался зайца загнать. Пусть ловит по дороге. А не принесет к ужину, так по возвращении десять плетей ему отмерь.

— Илья Федотович! — взмолился холоп. — Куда я с рогатиной на зайца…

— Ох, кмете, не блазись. — Воин спрятал улыбку в бороду и хлопнул отрока тяжелой ладонью по спине. — День долгий. Ступай за справой воинской, да сулицы прихвати. Авось кого и наколешь.

Ехавшие налегке холопы разобрали оружие, быстро превратившись из обычных оружных путников в отряд грозной кованой конницы, обогнали обоз, стелясь над серыми кисточками ковылей.

Боярин прищурился им вслед. Еще два года, и настанет время старшего сына Дмитрия в новики записывать. И тогда вот так, в дальние дозоры, станет уходить уже не Касьян, а подросший молодой воин. Хватит ли у старика сил еще одного боярина Умильного в седло поднять, или пора верного слугу при доме, на хозяйстве оставить? Крепок еще вроде. Но и лет ему немало.

Над ковылями сверкнуло зеркальным бликом, и вскоре возле боярина осадил скакуна все тот же Трифон.

— Стреляют, Илья Федотович! — запыхавшись, вымолвил он. — Кажись, пищали бьют. Касьян доглядывать остался, а меня с вестью прислал.

— Вот тебе и разбежались татары, — зло сплюнул боярин и вскинул левую руку.

Обоз остановился, на несколько мгновений в воздухе повисла напряженная тишина. Басовито гудя, промчался в сторону реки жирный майский жук, затрещала крыльями крупная стрекоза. Потом совсем рядом всхрапнула лошадь, звякнуло, смещаясь, железо на повозке с оружием, чихнул один из освобожденных полонян. И опять — несколько мгновений тишины.

Степь, с вкрадчивым шелестом перебирая колосками, пахла медом, перепрелой соломой и пряным забродившим пивом, дышала жаром, играла красками множества цветов.

Где-то за горизонтом хлопнул приглушенный расстоянием выстрел, и почти сразу — еще один.

— Вот тебе и татары, прости Господи, — широко перекрестился боярин Умильный и спрыгнул на землю.

— Может, то воевода Данила Чулков? — предположил Трифон. — Его князь с детьми боярскими и казаками отсылал куда-то…

— Его Юрий Иванович вперед, на Астрахань посылал, а не назад. Стало быть, иные людишки в здешних землях балуют.

— Так ведь из пищалей палят, Илья Федотович, — напомнил отрок. — Знамо, стрельцы это, московские. У ногайцев пищалей отродясь не случалось.

— У янычар османских они случаются, — хмуро вздохнул боярин. — Кто бы ни был, а на нашей земле против братьев наших кто-то меч поднял. Посему на заводных коней всем пересесть немедля. Рогатины разобрать, щиты в руки взять, колчаны раскрыть. Телеги вперед пускайте, до разъезда касьяновского. Нагоним скоро.

Воины зашевелились, разнуздывая коней, отпуская подпруги, снимая седла и перекидывая их на свежих скакунов, что с самого утра шли налегке позади повозок. Спустя четверть часа витязи снова поднялись в стремя. Теперь головы людей были укрыты остроконечными шлемами, левые бока — круглыми тополиными щитами, над всадниками холодно сверкали широкие наконечники рогатин. Разогревая лошадей, Илья Федотович поначалу вел свой отряд рысью, потом перешел на галоп. Вскоре они промчались мимо обоза, вскидывая вывороченную копытами сырую землю, нагнали разъезд.

Боярин остановился рядом со старым воином, натянул поводья, заставляя замереть норовистую пегую кобылку.

— Все еще стреляют, Илья Федотович, — тихо сообщил Касьян. — Но редко. Видать, мало стрельцов осталось. А татары нападать пока страшатся, стрелами закидывают. Издалека добить желают.

— Думаешь, татары? Может, черемисы или вотяки опять взбунтовались?

— Нет, боярин, ногайцы. Мы дальше немного прошли, там трава низкая, до колена только. Стало быть, стойбище неподалеку, улус малый. Давно стоят, с самой весны. Прибрежную степь уже один раз протравили, и новая травка нарастает. Мыслю, больше двух сотен нукеров в этом роду не наберется. Табуны слишком маленькие, раз начисто степь не вытравливают. А у нас под рукой полсотни ратных людей. Коли при обозе никого оставлять не станем, справимся. Да и стрельцы помогут.

— Обоз без стражи оставить? — Боярин вздохнул. — А вдруг разорят?

— А чего в нем брать, Илья Федотович? — пожал плечами старый воин. — Лошадей заводных с собой возьмем. Повозки пустые, полоняне старые. Их и вязать никто не станет, веревки пожалеют. А там души христианские гибнут.

— Стрельбы не слышно, — неожиданно отметил боярин Умильный. — Коли спасать их, Касьян, то сейчас. Бери всех, выступаем.

Однако, как ни торопились воины на выручку своим сотоварищам, отряд пошел неширокой рысью — все прекрасно понимали, что перед возможной схваткой лошадей утомлять нельзя. На загнанном скакуне в бою долго не проживешь. Где-то через полверсты высокий ковыль сменился сочно-зеленой молодой порослью, с широкими листьями тюльпанов и низкими стебельками бессмертника, похожими на болотный мох. Лошади пошли ходче, быстро проскакивая пологие впадины и стремительно взметываясь на взгорки. Боярин Умильный, поначалу державший рогатину в руке, зацепил ратовище[31]за петлю и опер его о стремя. Никаких признаков близкого врага — темных полос у горизонта, звуков продолжающегося боя, вытоптанной земли. А уж очень далеко стычка случиться не могла — выстрелы не были бы слышны.

— Касьян, разверни холопов, — приказал Илья Федотович, переводя скакуна на шаг.

Компактный отряд кованой конницы вытянулся в широкую цепь, всадников друг от друга отделяло полсотни шагов. Лошади двигались не торопясь, отдыхая и даже успевая пощипывать траву. Таким образом удавалось прочесывать полосу почти в версту шириной. Люди внимательно вглядывались по сторонам, но ничего необычного пока не замечали.

— Еще пару верст пройдем — и поворачиваем, — решил боярин. — Похоже, опоздали мы с подмогой.

— Нехорошо, Илья Федотович, коли стрельцы безвестно сгинут, — покачал головой старый воин. — Хоть тела надобно найти, земле по христианскому обычаю предать, весть печальную до родичей донести.

— Степь велика. Что иголку в ней искать, что людей, все едино. Бог все видит, он невинные души и примет.

— Илья Федотович, нашел! — Самым зорким оказался узкоглазый черноволосый Родион, явно доставшийся матери от какого-то заезжего татарина.

Боярин дал коню шпоры, подскакал ближе, спрыгнул на траву. Здесь валялось трехперое древко татарской стрелы,[32]надломленное посередке. Причем слом был белым, совсем свежим. А сбоку — грязная полоска. Похоже, кто-то наступил на воткнувшуюся в землю стрелу. Татарин выдернул наконечник, а порченое древко бросил. Боярин прошел по траве в одну сторону, в другую, заметил темное поблескивающее влагой пятно, наклонился…