Они довольно долго шли по поселку. Галя никогда не бывала ни на чьих дачах — в их городке и понятия-то такого не существовало! Только в произведениях Чехова и других классиков читала. Теперь она смотрела во все глаза, какая бывает дачная жизнь.

Большие участки земли простирались за низкими оградками, росли гигантские сосны и ели, а посреди как будто бы нетронутого леса стояли деревянные дома с большими террасами. Многие из них были даже двухэтажными! Галя никогда не видела таких громадных дачных домов. На весь поселок, откуда Галина была родом, вообще имелась лишь пара двухэтажек: больница да школа.

С дач слышались звуки патефона, смех и стук шарика пинг-понга. Жгли листья, сладковатый запах струился над поселком. Никого не видно было в три погибели на грядках — да и не водилось, кажется, тут никаких грядок. На дачах явно проживали лучшие люди страны: академики, поэты, артисты — такие, как Борин отец.

Борис, даром что из подобного окружения, оказался в общении приятным парнем, он совсем не задавался. Много шутил, травил анекдоты. Жанка охотно смеялась, даже если анекдот оказывался, по мнению Гали, не смешным. Она вообще изо всех сил старалась понравиться парню. Даже по поводу снеди, привезенной ими, высказалась без зазрения совести:

— Ох, я так вчера устала с этой стряпней, — в единственном числе, «я устала», можете себе представить?!

— Ага, уморилась: три картошины почистила, — буркнула себе под нос Галка. Подруга пихнула ее в бок, и она Жанку все-таки пожалела, не стала развивать тему. Когда Боря, недослышав, переспросил, о чем она, сказала совсем противоположное:

— Жанна у нас вообще хорошо готовит, — и сделала, незаметно от парня, гримасу своей товарке.

Наконец, пришли. И участок, и дача у Бориса оказались под стать тем, что они видели по дороге: огромные лесные деревья и двухэтажный дом, с террасой на первом этаже и балконом на втором. В доме оказалось сильно натоплено, а в гостиной со смешной мужской старательностью накрыт стол. Колбаса порезана сикось-накось, зато возлежит на сервизе с нимфами — трофейном, а может, антикварном. Даже привезенные девочками холодец с винегретом подали не в тазиках (как принято было в общаге и у них в домах), а переложили в фарфоровые блюда. И еще на даче имелось устройство, которое пока далеко не каждый дома имел: настоящий холодильник — новейший «Саратов». Оттуда Борис выудил по бутылке водки, портвейна и шампанского.

Стол в гостиной был накрыт на четыре персоны. Галя волновалась, какое она произведет впечатление на друга Бори, но тот что-то опаздывал.

Борис заявил, что в хороших домах сейчас принято, как за границей, выпивать перед обедом стопку-другую, называется — аперитив. Он открыл шампанское, налил девочкам. Сам махнул водки.

Наконец явился долгожданный друг, по имени Сева, однако пришел не один, притащил еще двоих друзей. Одного звали Георгий, или Гога, другой представился Геной. Явление сразу троих парней не понравилось Гале, да и Жанка оказалась не в восторге. Ребята тоже были одеты в заграничное, хотя и не в такое красивое и новое, как у Бори, — наверное, купили ношеное в комиссионке или на барахолке. Держались мальчики совсем не так скромно, как студенты с их с Жанкой курса, — оказались общительны и даже, можно сказать, развязны, чего Галя не терпела.

Борис выставил еще два недостающих прибора, и начался пир. Мальчики форсили друг перед другом и наперебой оказывали внимание Гале. Жанке безраздельно принадлежал Боря. А Гале не понравился, если честно, ни один из новой троицы. У Гоги пованивало изо рта — или то был Гена? Сева выглядел и оказался страшным занудой — излагал свои мысли со скоростью улитки, ни у кого не хватало терпения до конца дослушивать. У Гены (Гоги?) щеки оказались помечены угревой сыпью.

Галя только терпела и нехотя слушала их шутки. Правда, она, вот новость, захмелела сразу мощно, хотя пила одно лишь шампанское, портвейна едва пригубила.

За окнами стемнело, но хозяин не зажигал света. Жанка попросила его это сделать, но Борис предложил:

— А давайте посумерничаем?

Другие мальчишки горячо подхватили идею. Одинокие протесты Гали во внимание приняты не были. Жанна, видать, ни в чем не хотела перечить хозяину и согласилась на интимный свет. Боря встал и принес две свечи в высоких антикварных подсвечниках. Заодно поставил на проигрыватель странную пластинку — она была изготовлена из чьей-то рентгенограммы. Галя слышала о таком, но видела впервые: то была «музыка на костях» — запрещенные в СССР песни записывали подпольным образом на старых рентгеновских снимках. Музыка называлась «рок» или «буги-вуги». Зашипела иголка, заиграли инструменты. Ритм оказался раз в десять скорее, чем когда-либо слышанный Галей. Потом запел, захлебываясь, исполнитель — что-то по-английски, но слов не разобрать. Борис пригласил Жанну, та стала отказываться. Гена (или Гога?) подошел к Гале — однако тоже успеха не имел.

— Оставь их, — пьяноватым голосом бросил Сева. — Они, видать, совсем девственные.

— Вруби им вальсок, — со смехом выкрикнул Гога.

Борис снял пластинку-рентгенограмму и, кривляясь, поставил что-то советское, из конверта. Заиграл джаз Утесова. Гога подсуетился, снова подскочил к Гале. Делать было нечего, пришлось идти. Боря подхватил Жанку. Танцевали фокстрот. У Гоги воняло, оказывается, не только изо рта — другой запах, более вонючий, поднимался из подмышек. То ли от того амбре, что он источал, то ли от слишком быстрого танца Галю стало мутить. Она остановилась, вырвалась из рук парня. Жанка заметила, что подружке нехорошо, тоже прекратила танец, кинулась к ней.

— Кажется, чувиха переусердствовала, — довольно громко прокомментировал кто-то из ребят.

Жанна не бросила Галю, отвела в ванную комнату (на этой даче даже ванная имелась!). Перед девушкой все плыло, как в тумане. Она не понимала, что с ней происходит. Неужели напилась? Никогда в жизни такого не было. Стыд-то какой! Но ведь она пила только шампанское, а портвейна совсем чуть-чуть. Может, ребята тайком в шампанское водку подливали? Галя слышала о таком мальчишеском подлом фортеле от девчонок постарше, но всегда считала, что подобное может случиться только с другими, гораздо более развязными девицами, с какими-то гулящими — а не с нею. И вот, пожалуйста. Стыд-то какой!

Жанна из ванной комнаты отвела Галю наверх по довольно крутой лестнице. Там был большой кабинет. Домашние кабинеты Галя видела до этого только в кино: с огромным столом, книжными полками и зеленой лампой. И еще там имелся кожаный потертый диван с валиками, на который подруга уложила девушку.

— Ой, как стыдно-то… — пробормотала Галя, но мир вокруг нее вдруг совершил два или три оборота, а потом она провалилась в самый глубокий сон в своей жизни.

* * *

Проснулась Галя, ничего не понимая: где она находится и что с нею происходит. Потом потихоньку явились воспоминания — и вместе с ними стыд: дача, Борис, стол, незнакомые ребята, «буги на костях», ее внезапное опьянение. Девушка чуть приподнялась на диване. Она оказалась укрыта пледом, а под головой — подушка-думка. Жанна (или, может, Борис?) о ней позаботилась. В кабинете было темно и очень тихо. По ощущениям, царила глухая ночь, часа три, и ниоткуда не доносилось ни единого звука.