Ивановича разгладились.

— Место это… особое… для таких, как вы… — и снова смотрит.

— Силы? — тихо спрашиваю я. — Здесь?

Слышала…

Читала. Ладно, читала я о местах силы, особых, где эта самая сила из земли изливается. И взять её можно вот так, с легкостью, и столько, сколько в себе удержишь.

Нас даже возили к Ипатьевскому роднику.

И пить позволяли.

И наставница долго читала лекцию о том, что регулярные посещения подобных мест весьма способствуют развитию дара. Только вот посетить их непросто. Не всякого пустят хранители, не всякому дорогу откроют. И почему-то, если слухам верить, открывают все больше родовитым, признавая за ними право…

Обидно было.

Горько.

Но все-то места известны да учтены. И подлежат особому контролю, а еще к ним тянутся вереницы… паломников? Ходоков? Просто жаждущих прикоснуться к силе, ибо даже простого человека способна она исцелить.

Или наоборот.

Но вот…

— Как?

Марк Иванович руками развел.

— Так… вышло. Давно… говорят, что во времена незапамятные, еще до того, как земли сии князю отошли, были тут болота.

На подоконник опустилась толстая ночная бабочка.

— А на болотах тех змей жил, цмок, преогромный и прелютый. Спал во глубинах. А коль просыпался, то начинал грабить да изничтожать все живое, до чего дотянется.

Сказка.

Из тех, кому самое место на страницах «Краткого курса народного фольклора».

— Особенно человечину жаловал… — Марк Иванович бабочку аккуратно на ладонь поднял да к окну поднес, руку тряхнул и пробормотал: — Лети уже, бестолковая… тоже не разумеете, что не всякий свет — есть жизнь. Так вот, многие ходили цмока воевать. Не за людей, само собою, за сокровища, которые тот в логове подземном собрал. Очень уж любил злато-серебро тот цмок, да каменья всякие.

Цмоки…

Цмоки — суть один из образов дракона, а по некоторым версиям — Великого Змея, правда, если последнего легенды наделяли не только силой, но и мудростью, то Цмоки были тварями не слишком умными, но весьма и весьма жадными.

— Но цмок был силен. И многие дружины полегли близ логова его. И богатыри. И маги. И просто хитрецы, которые норовили обманом одолеть. Отравою там или зельем каким. Но нет… огненная кровь текла в жилах того цмока, вот и не брали его яды.

— Так как же одолели?

— А так… случилось ему однажды разорить деревеньку. И люд он угнал с собой…

…а еще наш наставник по фольклору говорил, что цмок, как и многая иная фольклорная нежить, — суть образ собирательный. Времена тяжкие, то набеги, то войны, то чума какая. Вот и воплощались все эти беды неодолимые в воображении людском, преобразовывались, порождая чудовищ.

И героев.

Ибо не бывает такого, чтобы чудовище да без героя, его повергшего, существовало.

—…только одна женщина спасла сына своего. Укрыла в подполе да взмолилась богине, просила о защите. И так молилась, что сердце отдала свое.

И жертвы добровольные оттуда же.

Правда, про жертвы на курсе прикладной ритуалистики совсем-совсем другое говорили, но тут уж понятно, в науке без разночтений никак.

— И богиня отозвалась?

— Само собой. Спустилась она. И коснулась чела детского, наделив мальчика особою светлою силой. Стал он расти и вырос в богатыря, равных которому не было… за три дня…

— И три ночи.

— Верно, — согласился Марк Иванович. — И отправился он по следу цмокову. А по пути находил многих людей мертвых да пожранных. Гневом переполнялось сердце его. И когда увидел он гору посеред болота, то и шагом болото преодолел. Кулаком ударил да и расколол камень. А цмока, который сунулся было из норы, за глотку схватил. И шею ему свернул.

Вот так оно обычно и бывает.

— Да только и цмок силен был. Обвил он молодца хвостом да и вонзил в руку его зубы свои.

— Ядовитые.

— Именно… так и упали они, вдвоем. И кровь пролилась.

Откуда кровь, если одному шею свернули, а другого отравили, уточнять не стану. Легенды с преданиями — они такие… легенды.

И предания.

Сказано, что упали и кровь пролилась, значит, так оно и есть.

— Ушла кровь в землю и смешалась. Так и возник наш источник, который и силой одарить может, а может и наоборот… — Марк Иванович отступил от окна. — Он ночным часом открывается, но… тут уж как кому повезет. Можно и не вернутся из лесу. А можно…

Замолчал.

— Как освоишься, свожу к роще, покажу.

И поклонился.

— Спокойной ночи.

Спокойной, чтоб ему… какая тут теперь спокойная ночь?

Глава 8

Как ни странно, уснула я сразу, кажется, только и успела, что прилечь, глаза закрыть, как провалилась в сон. Будто и не продремала всю дорогу. А может, дело не в дреме, но в силе? Она в теле обживается и…

…и дальше додумать не успела.

Уснула.

И понимала же, что сплю.

Что дорожка эта вот, вглубь леса ведущая, она ненастоящая. Как и сам лес. Но все одно жутковато. Тропка узенькая, а лес — темною стеной стоит. Высятся ели, растопырили черные лапищи, небо закрывая. И шуршит под ногами темный ковер иглицы. Сквозь него то тут, то там прорываются яркие шляпки мухоморов. Пахнет плесенью и тленом.

Но тропинка идет.

И я по ней.

И приводит к тыну, какие я только на картинках и видывала. Неошкуренные бревна жмутся друг к другу, скалятся в небо заостренными вершинами, и на зубы похожи, неровные, желтоватые.

Ворота открыты.

А на них — череп бычий слева, справа — медвежий. И в глазницах огоньки болотные.

…баба Яга — тоже элемент фольклорный, воплощение…

— Смех один, — скрипуче произнесла старуха, выходя мне на встречу. — Напридумывают тут… наобъясняют то, чего объяснять не надобно. Что стоишь? Пришла? Заходи.

— Я… сплю.

— Спишь, — согласилась она.

И вовсе не неопрятная старуха. Немолода, конечно. И волосы седы, но не космами свисают, а аккуратно в косу заплетены да вокруг головы уложены. А что на шее бусы из зубов оленьих…

— Тогда-то красивым было, — сказала старуха. — Заходи, чай, времени немного. Пока луна над землею стоит, дорога отворена. А как уйдет, так и все.

— Я… доброго дня вам, матушка, — вспомнила я и поклонилась до земли. — Прошу простить, что побеспокоила.

Сон, который не сон.

И явь, что не совсем явь.

— Вежливая.

Платье в пол, простое, явно из грубой ткани шито, пусть и украшено красными да белыми нитками. Узор сложный, и видится в нем мне буквенная вязь, будто слова сокрытые.

На ногах — кожаные туфли, ремешками вокруг щиколотки обмотанные.

Я сделала шаг.

И еще.

— Это все сила, верно? — догадка так себе. Может, конечно, оказаться, что сон — это всего-навсего сон. И мало ли, что может привидится. Тем более после таких от рассказов на ночь. Мозг обрабатывает информацию и все такое…

Только врать себе — дело глупое.

— Идем, поможешь, раз явилась, — женщина повернулась. И я увидела, что седая коса её, короной уложенная, сзади спускается едва ли не до пояса. А в ней поблескивают разные фигурки. И до того красивые, что прям залюбовалась.

И зачаровалась.

И очнулась уже перед колодцем. Ну, то есть мне кажется, что эта яма, каменьями обложенная, колодец и есть. Вон, ведро тоже рядышком, на веревку подвязано.

— Достань водицы, будь добра, — попросила женщина. — А то сама я стара уж стала, спина болит…

Ни на мгновенье не поверила, но за ведро взялась. И спускала осторожно. Главное, веревка по ладоням скользит, и чую я, что шершавая она.

Разве во сне такое бывает?

— Расскажите… — попросила я. — Пожалуйста… кто вы? Если не имя, то… от вас род пошел, верно? Афанасьева?

— Афанасьев сын… мертвая ветка. И глупостей натворил изрядно, но что уж тут. Все вы, дети, их творите, — она покачала головой, и фигурки в косе зазвенели. А ведь золотые?

Серебряные?

И ведро ниже, ниже. Веревка и вовсе бесконечною кажется. Этак я до середины земли опущу.

— Другое дело, что за одни глупости плата будет посильная, а за другие… — она поджала губы.

А кожа у нее темная, смуглая.

И оттого волос кажется вовсе белым. Но ведро, чую, коснулось дна… нет, воды, потянуло вниз характерной тяжестью. Я перекинула петлю из веревки через ладонь, чтобы не упустить ненароком.

Нехорошо ведь получится.

— За другие такая, что один человек всяк не потянет.

Я вот тяну.

Ведро.

А по ощущениям, что его не водою, ртутью нагрузили. Но тяну. Зубы сцепила. Пытаюсь сперва намотать веревку на плечо, и сдерживаю стон, потому как волос грубый,