Понимать-то понимал, но ничего не мог с собой поделать.

Ния снова пропала на долгие две недели. Потом прибежала, расплакалась, бросилась ему на шею…

Федор смирился.

Она сказала, завтра у меня. Володи не будет. Я хочу, чтобы ты посмотрел, как я живу! Я буду вспоминать каждую нашу минуту… потом. Придешь?

Он пришел. Поздно вечером. Она открыла дверь, прижалась. Сказала: «Вот мой дом! Я такая счастливая, спасибо, что пришел!» Маленький кудрявый песик осторожно его обнюхал. Это Декстер, сказала Ния. Он не кусается…

Она накрыла журнальный столик у громадного кожаного дивана с дюжиной подушек… какие-то деликатесы, вино… включила музыку. Они выпили. Она говорила бурно, рассказывала о каждой картине на стене, о фарфоре, серебре… называя имена художников и дизайнеров, которые были ему неизвестны. А он невольно косился на дверь, ожидая внезапного возвращения супруга. Она вдруг заплакала, вся живость исчезла, как и не было. Он привлек ее к себе, она всхлипывала… Он чувствовал, как колотится ее сердце, она прижалась горячими солеными губами к его губам…

– Я буду сидеть на диване и вспоминать, как мы здесь… – Она выговорила полуприличное словцо, с торжеством и злобой. – Я его ненавижу! Я хотела, чтобы… чтобы мы любили друг дружку на этом чертовом диване, он здесь спит днем! Пьяный… храпит! Налей мне вина!

Она целовала его грудь, проводила пальцами по его лицу… что-то шептала, поднимала голову, приникала к его губам, поцелуи их становились все неистовее…

Федор вернулся домой под утро. Мигал красным глазком телефонный аппарат – автоответчик рвался рассказать, кто звонил. Три звонка, и все от Савелия Зотова. Он сообщал, что они собирались к Митричу, нужно отметить начало учебного года, они с Колей хотят поздравить… и вообще узнать, как дела. А мобильник Федора не работает. Савелий, по своему обыкновению, заикался и мучительно подыскивал слова. Попросив Федора перезвонить, он еще немного подышал в трубку. Во второй раз он спрашивал, что случилось, почему Федор не отвечает… и не может ли он, Савелий, чем-нибудь помочь. Федор ухмыльнулся. Савелий – известный паникер… вот и на озеро примчался, вообразил себе невесть что. Прав капитан, чтение дамских романов не проходит бесследно. Он подумал, что с удовольствием сбежал бы на озеро снова… возможно, холодная купель отрезвит его. Он вспоминал дом Нии… После дома Нии его однокомнатная квартира, которой он был вполне доволен до сих пор, показалась ему ничтожной. Взгляд его упал на диван, и он увидел их обоих… в сбитых простынях… здесь и там… на диване, где днем храпит ее пьяный муж.

– Федя, что случилось? – кричал Савелий. – Уже первый час ночи! Где ты? Перезвони немедленно! Федя… Федя…

Федор, не дослушав до конца, стер запись.

Он постоял под душем, холодным и горячим попеременно; сварил кофе и стал одеваться – сегодня у него первая пара…

После двух недель пустоты коротенькая записка: «Сегодня у меня. Жду. Ния». Федор не почувствовал ничего. Ни трепета, ни восторга, ни горечи. Похоже, выгорел. В квартире было холодно, он поднялся закрыть окно и увидел, что пошел снег. Невесомые редкие снежинки мельтешили в воздухе, не спеша приземляться. Светило солнце, бледно голубело небо; на перила балкона села ворона, посмотрела на Федора круглым глазом-бусиной и хрипло каркнула. Ему показалось, ворона сказала: «Ду-р-рак!»

Он задержался в университете допоздна, разбирал материалы к семинару, заставляя себя не смотреть на часы, представляя, как она ждет, прислушивается к каждому звуку, бродит по дому, стоит у окна. Он понимал, что это прощание. В первый раз их история была трагедией, во второй… даже трудно сказать, чем. Шквалом, должно быть. Или ожогом. Вспыхнуло и… Или фарсом. Он чувствовал, что в нем сидят два разных человека. Один, ухмыляясь, убеждает – не будь дураком, рви, что можешь, тебе же ни с кем не было так хорошо… черт с ним, с мужем, наплевать! И не надо тут строить из себя, подумаешь, нежный какой! Все так делают! А другой, до сих пор обиженный, не простивший и не забывший кричит: уходи, не унижайся! Это болото!

Ох, уж эти мне философы, сказал бы капитан Астахов…

Дома он бросился к компьютеру проверить почту. От Нии ничего не было. Он долго не мог уснуть, пытаясь осознать, что же произошло, было ли это временным помрачением или обиженный человек в нем пересилил и победил ухмыляющегося. Неужели он злопамятен? До сих пор он за собой ничего подобного не замечал. Леня Лаптев, его учень, летописец и биограф, который сочиняет и травит о нем анекдоты, любит повторять, что с Философом всегда можно договориться. «Договариваться!» – девиз Федора. Но, видимо, бывают жизненные перекрестки, где это не срабатывает.

Так, ни к чему не придя, он забылся под утро некрепким сумбурным сном. Ему приснилась Ния, она тонула и звала на помощь, а он стоял на берегу, не в силах тронуться с места. Вокруг был безмятежный солнечный день, сверкала вода в озере, шевелились камыши. Она тонула, а он стоял и смотрел…

От сна осталось тяжелое чувство необратимости, вины и мрака.

Она не написала ему ни на другой день, ни потом. Он, тоскуя, подошел как-то к ее дому, послонялся вокруг, постоял, рассматривая светящиеся окна и тени людей на шторах. У Нии были гости. Ему показалось, что он услышал музыку. И Федор понял бесповоротно, что у нее своя жизнь и в эту жизнь он никак не вписывается. Она ненавидит мужа? Это не повод для разрыва, это повод для прыжков на стороне. И он, Федор, хорош тем, что неопасен…

На том вроде и кончилось. Воспоминания бледнели и размывались, тем более приближался конец года, и работы было невпроворот. И непонятно было, что имела в виду судьба, запустив подобный жизненный вираж…

…У Савелия Зотова в декабре день рождения, двенадцатого числа. И у них традиция – устраивать мальчишник у Митрича, который помнит и готовится. Они его любимые клиенты. Не клиенты, а друзья. Митрич испечет торт, вернее, не Митрич, а его шеф-повар Ян Засуха, и тут будет всего: и розочек из крема, и чернослива, и орехов. А в центре – свеча, обвитая золотой ленточкой; возможно, надпись: «Будь здоров, Савелий!» Свеча будет сгорать, потрескивая, розочки начнут таять и растекаться. Митрич принесет пузатую бутылку «Hennessy»…

Они договорились о встрече. День рождения Савелия – это святое. Первым, как всегда, пришел именинник, с красным обветренным лицом и багровым носом – на улице почти шторм, метет и завывает, будь здоров. Уселся за «отрядный» столик в углу. Потом появился Федор Алексеев в своей знаменитой широкополой шляпе, засыпанной снегом. Савелий со слезами умиления наблюдал, как он идет к столику, держа в руке мокрую шляпу, с которой капает талый снег. Вернулся! Они не виделись почти три месяца, все попытки Савелия вытащить Федора на люди заканчивались ничем. Занят, сегодня никак, как-нибудь в другой раз. Савелий извелся и извел капитана, который, заслышав его голос в трубке, тут же вырубал связь. И что самое главное – молча: как заслышит голос Савелия, так сразу и вырубает. Федор похудел и побледнел, отметил Савелий, но держится бодро. И шляпа! Знаменитая шляпа Федора, даже в шторм, даже в снегопад. Торговая марка, ничего не попишешь. Учни Федора однажды украли ее и надели на бронзового Коперника в вестибюле… Было дело. После этого Федору припаяли кличку Коперник, правда, ненадолго – Философ победил.