– А что делать-то?

– Это – Зинка. Моя реализаторша. Эксперт в сфере народной торговли, – показал Саша на худую женщину средних лет с цепким взглядом и волосами, собранными в пучок. – Она тебе пояснит. А вообще, ты же любишь, это… как его… импровизируй, в общем. Скоро вечерняя смена, будут приходить уставшие люди, они берут продукты. Готовься принимать синеньких…

– Синеньких… Они замерзшие, что ли? На улице вроде тепло, – наивно удивилась я.

– Ты что, как неродная, – начала вещать Зинка, – алкоголики это местные. Будут у тебя просить «мерзавчик». Это маленький бутылек с водкой самого низкого сорта. Просят один – разводи на два и закусь. Будут прибедняться – не верь. Деньги у них всегда есть. Пить без закуски – не по-нашему.

– Что еще?

– Значит, так, – продолжала командовать парадом Зинка. – Глаза и губы подкрась чуть ярче, надо имиджем давить. Чем ярче – тем ты важнее. Далее. Держи себя строго и неприступно. Всякие говорят, что клиент всегда прав – не верь. Хозяин у нас кассир. Клиент может сколько угодно пяткой себя бить в грудь, только где он еще хлеба купит? Через полгорода поедет? Нет. Смирится и купит тут.

– Как интере-е-есно!

– Подбородок подними, смотри чуть свысока. Ты – важная птица! Еще выше. Вооот! Начнут возмущаться, руки сразу в боки и повышай голос. Вроде все. Главное – курево детям не продавай и алкоголь. Грешно это.

– Как интере-е-есно, – повторила я уже скорее задумчиво.

– А, Юля, автограф дай, сын школьник в тебя влюблен, вообще не поверит, что я тебя видела. Спасибо, родная! Ну, ни пуха.

– К черту, – добавил Саша.

Я промолчала.

Три часа за кассой пролетели на одном дыхании. Попадались дети, пытавшиеся стибрить жвачку, местные жители, приобретавшие нехитрый набор повседневных продуктов. Самое удивительное, что никто из них меня не узнал. Видимо, глаза и губы я подкрасила слишком ярко и голос старалась менять. Единственное, что могло меня выдать – это окутывающий полмагазина аромат, который только-только появился в Москве и до небольшого городка К. никак не мог еще добраться, даже в виде подделки. Поэтому это нечто инородное могло смутить местных. Но, видимо, люди после рабочего дня были действительно изрядно уставшими и эмоционально истощенными, так что не обратили бы на меня внимания, даже представься я им Юлей Михалковой.

Мне было невыразимо тяжело строить из себя хамку и надменную цацу по отношению к людям, чья вина была лишь в том, что они меня отвлекли своим назойливым желанием купить пакет молока и пачку чипсов. И, если уж откровенно, хамство я не приемлю ни со стороны других, ни в себе.

Так как кассовым аппаратом пользоваться я не умела, то принимала только нал, складывая его в кармашек фартука. Сотки, полтинники, мелочь.

Вскоре к магазину подступил авангард обещанных «синих войск». Если вы помните сцену из выступления «Пельменей», где Рожков и Мясников в роли забулдыг решили взять микрокредит, так вот, именно такие граждане начали просачиваться в магазинные недра.

Отличительной особенностью местных алкоголиков была их культура общения. Всегда «здравствуйте, леди», «спасибо, милая», «до свидания, дорогуша». Интуитивно я пыталась подстроиться под них и отчего-то решила, что мне с ними надо общаться, как воспитательнице с детьми ясельной группы, но с укоризной. Потому что как-то на корпоративе один полковник мне рассказывал: «В России пьют не от радости, а от смуты на душе». Прям так и сказал: «смуты». Полковник-поэт. «А человек, чья душа терзается сомнением, горем или трагедией, – продолжал военнослужащий, – он как дитя малое становится, беззащитный, расхристанный, обидчивый».

На удивление, местные алкоголики приняли правила игры и относились ко мне с почтением, как к старшей. Заигрывали. Заискивали. Проявляли галантность:

– С вас сто сорок восемь рублей! – скомандовала я.

Из дрожащей ладони высыпалась мятая сотка и полтинник.

– Сдачи не надо! – гордо заявил гражданин.

Какая щедрость! Два рубля!

Мне не был близок образ кассирши. Но, взглянув на мир ее глазами, я поняла, как играть эту роль. Артисту не обязательно сочувствовать или поддерживать своего героя. И не важно, кого ты играешь: злодея или добряка. Главное, сыграть достоверно.

Возвращаясь к подготовительным. Девять месяцев пролетели быстро, легко, интересно. Но завершилась история невообразимым скандалом.

Внимание, сейчас будет мегаоткровение! Я всегда всем рассказывала, что не поступила в театральный, потому что опоздала на творческий экзамен. Красочно живописала, как через полгорода тряслась в дребезжащем трамвае. Как волновалась, что опоздаю, что не сдам, что моя жизнь никогда не будет прежней. Я даже выдумала трамвайного кондуктора, который беспощадным стальным голосом сообщил: «Товарищи, вагон дальше не пойдет, покиньте салон». А мне слышалось «покиньте вашу мечту», и перед глазами сцена с лязгом захлопывающихся створок дверей чехословацкого трамвая. Красно-желтого трамвая. И секунда – в памяти всплывает мрачная дверь кабинета, где мне предстояло пройти вступительное творческое испытание: «Покиньте вашу мечту», – трескучим эхом донеслись слова преподавателя. И дверь, по закону жанра, с грохотом захлопнулась в миллиметре от моего носа. Это конец. Мечты похоронены, будущее туманно. Горьковское дно все ближе.

Мне казалось, что чем больше дерево этой мистификации будет обрастать листочками эмоциональных деталей, чем чаще уголок правого глаза будет увлажняться маленькой слезинкой, тем убедительней окажется моя версия.

И, вы знаете, все пятнадцать лет существования этой истории слезинка исправно увлажняла глаз, а дерево игриво шелестело все новыми листьями. Это была блестящая роль! Полное погружение в контекст. Я даже специально неделю ездила на трамвае, чтобы прочувствовать все запахи, звуки. Хронометраж. В итоге аплодировали все. В смысле, верили.

А правда заключалась вот в чем. «Шок-контент и эксклюзивное откровение»: в этой книге я впервые признаюсь и расскажу, как все было на самом деле. Даже мама не знает. Теперь – узнает.

Так вот. В тот погожий, солнечный день Юлия Евгеньевна Михалкова в первый и последний раз в своей жизни потеряла веру в себя. Испугалась, что не сможет сдать экзамен. Испугалась… Здесь можно употребить словцо покрепче. Поэтому что это был акт постыдной подростковой трусости.

Да, я просто не пошла на экзамен. Шла-шла-шла и на полпути поняла: боюсь. Не «не хочу», не «не могу». Это был именно страх. Полная потеря себя.

Почему так произошло? Я с первых школьных лет всегда считала себя практически гениальной актрисой, была уверена, что мне любое творческое море не то что по колено – по щиколотку.

Позже, когда я внимательно разобрала этот поступок, то поняла, что просто «перегорела». Сверхожидания сожгли кураж, смяли смелость. Потом, конечно, я сообразила, как с этим бороться. А тогда только и оставалось, что взять себя в руки и придумать, куда идти дальше. Придумала идти в педагогический университет.