— А она случайно не продает эти пироги в Духов день? — спросила Майя.

— Продает, — смиренно ответила Сюзенна, надкусив свой ломтик. — Колетт уважает старые традиции.

Лицо девушки потемнело.

— Простите, что бросила вас после уроков, — сказала она. — Не следовало мне этого делать. Мы ведь теперь товарки.

Майя ласково похлопала ее по руке.

— Можешь бросать меня сколько угодно, — сказала она. — Я вовсе не хочу отрывать тебя от твоих подруг. И потом, я была не одна, а с бабушкой.

Сюзенна опустила голову и уставилась на тарелку с почти нетронутым пирогом.

— Что с тобой? — спросила Майя тихо, чтобы никто не услышал. За столом, налив себе чаю, шепотом переговаривались Сабина и Колетт.

— Спасибо за разрешение, — сказала Сюзенна, не поднимая глаз. — Но я чувствую, что сегодня Исток мною недоволен. Я нарушила его волю. А мне скоро предстоят испытания, — она прикусила губу. — По правде говоря, я не очень уверена в себе. И если из-за того, что я не выказала вам должного уважения, я провалюсь, это меня очень опечалит.

Майя заправила за ухо прядь волос.

— Знаешь, уж кому-кому, а тебе бояться нечего. Ты столько лет здесь училась. Я ведь видела, с какой силой ты взываешь к Истоку.

Сюзенна быстро взглянула ей в лицо и снова опустила глаза.

— Вы сильнее меня.

Майя вздохнула, потянулась и сжала ладонь товарки.

— Я могу понять, что ты чувствуешь, Сюзенна. Я тоже боюсь мастонских испытаний. Потому что… ты ведь знаешь, кто я. Что если Исток отвергнет меня? В сердце своем я знаю, что этого не случится, но я боюсь, и этот страх похож на крошки на тарелке, — и она выразительно подцепила пальцем крошку пирога. — Мы можем одно: очистить свой внутренний сосуд, вытряхнуть из него весь мусор, чтобы достойно принять волю и силу Истока. Бабушка говорит, что я должна буду открыть Сокровенную завесу, чтобы мертвые могли вернуться в Идумею и спасти народ Ассиники. В ее время сделать это не сумел никто. Даже матушка, — Майя снова вздохнула. — Значит, должна я. Я просто не могу ее подвести.

Сюзенна подняла глаза, и на лице ее Майя прочла сочувствие.

— Это тяжелая ноша.

— Ну, если ты справишься со своими страхами, то и я справлюсь со своими. Будем проходить испытания вместе.

Сюзенна улыбнулась — несмело, но все же это была самая настоящая улыбка.

— Хорошо.

И снова замолчала, собираясь с храбростью.

— Как мне вас называть? — неловко спросила она. — Если верить тому, чему нас учили, я должна звать вас «моей госпожой». Или «леди Майя».

— Зови меня просто Майя. И на «ты», — ответила Майя и откусила еще кусочек дивного пирога. Пышное тесто таяло на языке, а душистые яблоки не успели остыть и обжигали язык.

— Но… так нельзя, — испугалась Сюзенна.

— А что со мной еще не произошло такого, что «нельзя»? — со смешком осведомилась Майя. — Меня изгнали и вынудили оставить королевский двор. У меня нет ничего своего, если не считать двух платьев и новой книги. Я в кровь стерла ноги по пути из Дагомеи в Отландию и прошла его пешком в компании охотника, его пса и кишона, которому мой отец велел убить меня, если я попаду в плен.

Воспоминания поднялись в ее душе, взвихрили бурю чувств.

— Я знаю бури, лавины, голод, тысячи унижений и боль потери, — Майя твердо посмотрела в глаза Сюзенне. — Мне все равно, что обо мне думает Мейг или кто угодно. Я пришла в Муирвуд, чтобы стать мастоном и исполнить клятву, которую принесла Лийя, оставляя наши берега. Насколько мне известно, она вела очень простую жизнь и во всем и во всех искала добро. Поэтому, как бы со мной ни обращались, не вини в этом себя. Ты ни в чем не виновата, Сюзенна. Хочешь повидать своих друзей — не оглядывайся на меня. Просто иди к ним, когда захочется.

На протяжении этой речи Сюзенна молчала, уткнувшись взглядом в собственные ладони. Потом она отставила миску и переплела пальцы.

— Я даже представить не могу, с чем тебе пришлось столкнуться в жизни.

Майя покачала головой.

— В одной книге были такие слова: зачем вытаскивать на свет страдания, которые давно окончились, и терзать себя старыми обидами? Я рада, что ты стала моей товаркой, Сюзенна. Не беспокойся обо мне. Я давно уже привыкла к одиночеству. День, когда ты уйдешь из аббатства, уже недалек, и тебе нужно позаботиться о своем будущем. Я так понимаю, с моим появлением твои надежды поугасли?

Сюзенна бросила на нее острый взгляд, словно бы Майя прочла ее мысли.

— Так? — тихо спросил Майя. — Ты ведь боишься моей немилости?

Сюзенна в удивлении округлила глаза. Вид у нее стал жалкий.

— Неужели ты думаешь, что я осуждаю тебя за эти мысли? — дружески упрекнула ее Майя. — Вовсе нет. Ты столько лет училась, зубрила дворцовые правила и этикет, готовилась однажды выйти за графа или служить высокопоставленной даме. Я надеюсь, что мое присутствие останется незамеченным — по большей части — и не испортит тебе будущее. Здесь, в Муирвуде, мы с тобой равны — мы обе приехали сюда, чтобы учиться и пройти мастонские испытания. И знаешь, я сама совершила в жизни столько ошибок, что никогда не буду судить другого человека.

Майя зевнула.

— Еще совсем не поздно, а я уже устала. А ты?

Сюзенна кивнула.

— Можно, я кое о чем спрошу?

— Конечно! Что такое?

— На уроке иностранных языков я заметила, что ты свободно говоришь по-дагомейски. Как ты думаешь, мы не могли бы… практиковаться каждый день понемножку? Я бы хотела улучшить свой дагомейский. Может быть…

— Конечно, будем практиковаться, — ответила Майя, непринужденно переключившись на дагомейский.

— Ты… не такая… как я думала, — выговорила Сюзенна, с трудом подбирая слова. Щеки у нее порозовели.

— Я надеюсь, что мы станем подругами, — сказала Майя, похлопав ее по руке.

Сюзенна принялась за пирог. Майя подошла к печи, нашла чистую миску и положила кусок пирога. Прихватив ложку, она отнесла миску туда, где молча восседал на своем бочонке Тьюлисс.

— Вы уже брали пирог, мастер Тьюлисс? — вежливо осведомилась Майя и протянула ему миску.

Садовник вздрогнул и лихорадочно заморгал.

— Нет… нет еще… нет, моя госпожа.

— Зовите меня Майя, — сказала она и вручила ему миску. — Если завтра будет хорошая погода, не могли бы вы прийти в Сад королевы, когда кончатся уроки? Я хотела бы, чтобы вы рассказали мне о растениях и о том, какие из них матушка любила больше всего.

Тьюлисс отчаянно покраснел — алой стала даже кожа под снежно-белыми волосами и такими же усами — и рьяно закивал, словно не осмеливаясь выговорить ни слова.