есть на правом берегу), — не вполне понятно. Может ли некатолическое население бывшей Речи Посполитой иметь историю, отдельную от «польской»? Имеет ли эта история что-то общее с малороссийской? Подобного рода вопросы еще даже не начинают задавать. Словом, очертания того, что впоследствии станет «Украиной», еще неясно угадываются. «Украина» существует только в одной ипостаси — левобережной Малороссии. Эта небольшая территория двух губерний единственная имеет отчетливую историческую физиономию.

Задачей всего XIX века станет распространить этот образ «Малороссии» на гораздо большую территорию, «малорусифицировать» бывшую Речь Посполитую и Оттоманскую Порту, создав таким образом пространство, которое сегодня называют Украиной. Его еще только предстояло «вообразить» из разнородных элементов: «казацкой» Малороссии, «запорожской» и «татарской» Новороссии, «польских» Волыни и Подолья, австрийской Галиции. На рубеже XVIII–XIX веков мало кому пришло бы в голову, что все эти разнородные регионы имеют общую историю и заселены одним народом. Напротив, по все стороны «культурных границ» считают, что на этом пространстве произошли (и продолжают происходить) разные истории.

Решающее значение в том, что «Украина» все же возникнет — сначала в «воображаемой географии» интеллектуалов, а впоследствии и на географической карте — будут иметь путешествия по Украине. В свое время Бенедикт Андерсон предложил антропологическое понимание процесса формирования современных наций. Подобные коллективы людей, утверждал ученый, не существуют извечно и не могут быть «найдены» в готовом виде. Прежде чем стать реальностью, нации должны быть «созданы» в воображении. Процесс «воображения» наций, впрочем, не сводится лишь к кабинетному мечтанию нескольких теоретиков. Образ нации складывается постепенно в процессе непосредственного человеческого опыта. Такой опыт возникает как следствие серий однотипных и повторяющихся поездок, которые Андерсон называет «паломничествами». «Паломничества» могут принимать разнообразные формы: это и «образовательные паломничества», когда молодые люди из провинции отправляются «в центр», чтобы получить образование; «административные паломничества», когда, получив образование, те же люди отправляются из центра к «периферии», а по ходу успешной карьеры вновь перемещаются к «центру»; это, впрочем, и паломничества в строгом смысле, когда культ местного святого или особо чтимые реликвии приводят в движение толпы верующих. Участники «паломничеств» выносят из своего собственного опыта впечатление определенным образом очерченного пространства — его «центра», его «периферии», его «протяжности», с которым начинают идентифицировать себя.[51] Такое пространство начинает представляться в виде некой целостности, а люди внутри очерченного круга — единым народом.

Историографию, как правило, склонны воспринимать статично — как сумму опубликованных книг. С библиографической точки зрения этого, возможно, и достаточно. Научные идеи мигрируют из труда в труд. Но каким образом исторические идеи покидают страницы книг и «выходят в люди»? Почему одни из них пользуются успехом, а другие забываются еще прежде, чем тираж книги распродан? Каким образом происходит селекция научных идей в массовом сознании? Для объяснения того, как идеи, высказанные в книгах или статьях, становятся частью глубокого убеждения чрезвычайно большого круга людей, одного только перечня названий в хронологическом порядке публикации явно недостаточно. Формирование исторического сознания не может сводиться лишь к констатации, что та или иная мысль была опубликована. Тиражи книг в конце XVIII — начале XIX века скудны. Их пишут единичные чудаки, а читают лишь немногочисленные поклонники старины. А между тем общий образ истории разделяют люди, которые могли этих книг никогда в глаза не видеть. Более того, как существует и передается история во времена, когда не пишут или не издают больших исторических нарративов? Историческое сознание является суммой общих представлений о прошлом края, часто неточных или ошибочных, часто туманных. Оно является делом не столько знания, сколько убеждения. Объяснить формирование определенного образа истории, разделяемого немалым числом ничем не связанных между собой людей, только публикацией и чтением научных трактатов явно невозможно.

Историография должна быть снабжена антропологическим измерением. Представление о прошлом определенной территории возникает, формируется и закрепляется в процессе непосредственного человеческого опыта, чего-то вроде «паломничеств» Андерсона. Путешествия позволяют пережить пространство как целостность, почувствовать его протяжность. Контакты с местным населением формируют представление о народе, населяющем его, и одновременно создают стереотипы восприятия этого народа. Посещения памятников старины возбуждают историческое воображение, позволяя нарисовать в уме прошлое территории, охватить его в нескольких очевидных образах. Связь между тем, что и как увидит путешественник, с научной литературой неоднозначна. Прилежный путешественник подготовится к поездке: прочтет одну-две рекомендованные книги и, посещая действительные исторические места, будет «узнавать» в них вычитанный из книг образ. С другой стороны, кабинетный ученый может опираться на заметки путешественников, глядя на историю их глазами: ведь это очевидцы, которые действительно были и сами видели. В путешествиях, следовательно, реализуется сложная игра между воображаемым и действительным, между заранее известным и приобретенным опытом, между стереотипами и реальностями, между литературными конвенциями изображения и реализмом наблюдения. Путешествия, что немаловажно, подобны паломничествам: их осуществляют регулярно, для них вырисовываются однотипные маршруты. Идя след в след, путешественники рассматривают одни и те же руины, узнают одни и те же достопримечательности, любуются одними и теми же пейзажами. В таком многократно повторяющемся опыте закрепляются общие сведения о стране, ее населении, ее истории. Возникает суммарный образ, даже убеждение, что представляет собой край и что отличает его от соседних пространств.

То, в каком образе предстанет история Украины, во многом было обусловлено именно российскими путешественниками в Малороссию и шире — на «Юг» империи. Более того, развитие российско-украинского диалога в историографии будет обусловлено двумя открытиями, сделанными на территории Украины российскими путешественниками начала XIX века. Назовем их условно «открытием Малороссии» и «открытием киеворусских руин».

Путешествия на Юг довольно быстро приведут к открытию особого народа, который населяет Малороссию. Этот народ — и с этим будут соглашаться все без исключения путешественники — имеет свою характерную «народную» физиономию. Малороссы, как выяснится, практически всем отличаются от великороссов: языком, видом, песнями, обычаями, национальным характером, обликом их деревень и местечек. Преимущественно этот народ будет вызывать симпатию у путников, но даже те, чье ухо будет неприятно поражено азиатским варварством их песен, не смогут отрицать очевидный факт: малороссы представляют собой совершенно отдельный народ. Они, как вновь и вновь будут отмечать путники, являются казачьим «племенем», их прошлое — в казацких войнах против татар и турок, а важнейшее событие их истории — войны за православную веру против Польши. Для нас интересно, что поначалу не заметно попыток согласовать православие и славянскость малороссов с идеей некой более широкой «русской» народности, так же, как не заметно и попыток найти для малороссов историю, более глубокую, чем недавние казацкие войны.

Впрочем, среди российских путешественников — и чем дальше в XIX век, тем более — оказываются те, что отправляются