но приветливы и милы. Дневники путешественников изображают неподвижный «Юг», где история остановилась века назад, по контрасту с динамичным «Севером», где она происходит сейчас. Историки литературы прочитывают за этим распределение присущих времени гендерных ролей: активного маскулинного начала, противопоставленного пассивной женственности. Согласно литературным конвенциям XIX века, Италия как стереотипная женственность была центром всего отсталого, а также эмоций и суеверия (смесь чрезмерной религиозности с язычеством), ей сочувствовали. Осваивая свои маршруты, европейские путешественники распространят такой образ «Юга» на Грецию.

В Украине российская публика нашла то, что европейские путешественники находили на «Юге» и «Востоке», — образ своего начала и своего антипода. Запад конструировал собственную идентичность, отталкиваясь от воображаемого «другого». Россия находилась в сложном положении: она представляла себя частью западной цивилизации, но в то же время служила для Запада образом того, чем запад не является. Для послепетровской России таким «другим» была ее история. История начиналась на Юге. Малороссия, таким образом, становилась страной, где россиянин, наблюдая туземцев, мог наконец ощутить свою причастность к западному миру.

Так, Павел Сумароков (племянник знаменитого писателя[54]), приближаясь к Украине, предвкушал в окрестностях Курска встречу с ней:

Как приятно сидеть одному в дормезе и при спокойствии души дать свободу своим мыслям! Какие являются тогда воображения! Какая в них несвязность! Какая нелепость! Где я не был и чего не видал в продолжение полутора часа времени? Я прохаживался посреди опустевшего Рима, рассматривал погребенный Геркуланум, стоял над самою бездною дымящейся Везувии […].[55]

Кажется, именно этим можно было бы объяснить «малороссийскую моду», так внезапно возникшую среди образованной российской публики в первое десятилетие XIX века. Малороссия была и древней, и новой страной. Она находилась одновременно и в Европе, и в Ориенте, и выбор культурного контекста зависел от направления маршрута. Некоторые из путешественников направлялись в Крым, Таврию или Одессу. Для них изменение ландшафтных зон представало как последовательность исторических типов: бывшая Гетманщина незаметно переходила в степь недавней запорожской вольницы, а та без видимых барьеров перетекала в азиатские степи, где всего лишь поколение назад кочевали ногайцы и крымские орды. Путешествие с севера на юг создавало образ Малороссии как продолжения ориентального степного мира. Те из путешественников, кто крепче держал в голове финальную цель своего путешествия — античную Таврию, Причерноморье классических времен, — невольно связывали современную Малороссию с образами греческой и римской истории. Для тех, кто двигался с востока на запад, Малороссия представала как осколок истории Речи Посполитой. Здесь переходной зоной служил Киев, город, исторически принадлежавший к Левобережью, но расположенный на правом берегу Днепра, и центр правобережной губернии, открывавшей непосредственный доступ к бывшим провинциям Польши. В зависимости от маршрута отмечаются те или иные приметы — латинская ученость Могилянской академии или, например, азиатский образ жизни запорожских казаков.

Нужно отметить и еще одно чрезвычайной важности наблюдение, которое делают путешественники. Все они — жители европеизированных столиц империи или, во всяком случае, больших городов. Контраст между привычным окружением и степями Украины, через которые доводится проезжать, осмысливается как путешествие из цивилизации в прошлое. Как отметил Андрей Глаголев:

Перейти из столицы в степь значит перенестись из круга настоящей образованности ко временам первобытного состояния человека и природы. Целые веки усилий ума изобретательного, целые периоды переворотов политических и, так сказать, целые поколения рода человеческого, в последовательном и продолжительном их порядке, отделяют первое место от последнего, как два противоположных полюса.[56]

Это ощущение будет присутствовать, так или иначе, у всех наших авторов, вызывая в уме образы древних народов, все еще невидимо присутствующих рядом, и формируя соответствующие стереотипы восприятия Украины.

Записки путешественников — особый жанр. Короткие цитаты или даже пространные выдержки из этих книг не могут передать эффект убедительности, который они производили на читателей. Такие заметки или дневники надо читать целиком. Ведь само повествование имитирует медленное странствование по территории и воспроизводит эмоциональные состояния, неожиданные мысли, ассоциации и т. п. чувства от посещения действительных исторических местностей. От того, кто читает записки путешественников, ожидается сопереживание, совместное посещение территорий. Общее впечатление складывается постепенно по мере прочтения дневника. Образ страны, следовательно, становится также убеждением читателя, который проделал весь путь вместе с автором и его глазами увидел дороги, города, реки, степи. Опыт путешественника становится опытом читателя. Убедительными оказываются не просто отдельные утверждения, а все путешествие.

Одно из первых «путешествий» в Малороссию, изданное князем Петром Шаликовым в 1803 году[57], практически не содержит сведений о территории, познакомиться с которой отправился автор (он советует не ждать от него «ни статистических, ни географических описаний» и не обманывает читателя). Это почти карикатурный образчик сентиментализма, наполненный переживаниями и эмоциями, достаточно клишированными, которые путешественник вызывал в себе в течение поездки. Вместо «статистических описаний» Шаликов предлагает нескончаемые описания природы, которую находит чрезвычайно волнующей и живописной, а также эвфемистически завуалированные воспоминания о своих увлечениях местными «нимфами». Многословное и пустое с фактической стороны «путешествие» Шаликова вместе с тем не без пользы для нашей темы. Оно демонстрирует, как устанавливается способ восприятия Малороссии российской публикой, или, попросту говоря, формирует дискурс Малороссии в российском сознании. Малороссия — это страна, от упоминания о которой приятно и радостно, а воспоминания о ней — сентиментальные и беззаботные. Это край «молока и меда», милых людей и прекрасных «нимф». Но прежде всего это страна, где человек (с достаточно развитым чувством прекрасного) может стимулировать свои эмоции созерцанием природы.

Другие путешественники не были столь самоуглубленными, как князь Шаликов, и обращали внимание на окружающую реальность, не только на собственные переживания. Знания о территории, по которой они путешествовали, различались, как различной оказывается и точность и меткость наблюдений. Порой впечатления и выводы поверхностные, порой — откровенно курьезные. Нас в этой литературе, впрочем, как раз и интересуют общие места, клише и стереотипы. Следует помнить, что все без исключения путники еще до поездки выполняли «домашнее задание» — читали кое-что из истории края, древней и новой. Все без исключения путешественники хорошо проштудировали «Нестора», то есть какую-нибудь летопись (а Алексей Лёвшин, кроме того, еще и Степенную книгу) и знают древнерусские местности Малороссии не хуже любого из туземцев. Лучше всех оказался подготовленным — довольно ожидаемо — немец фон Гун. В дополнение к летописи он перечитал описание Украины Боплана, «Краткое описание Малой России» Рубана, путешествие Гильденштедта, путешествия Сумарокова и Измайлова (такая эрудиция дала ему возможность назвать свою книгу с немецкой скрупулезностью «Поверхностными замечаниями»). Круг чтения формировал ожидание и определенным образом настраивал оптику: путешественники в основном видели