Мне не хотелось высказываться определеннее, но она все прекрасно поняла. Она тоже помнила, как лежала в постели и глотала таблетки, словно мятные пастилки… Как ей было пусто и черно в тот момент на душе… Она помнила, как я говорила с ней часами, пытаясь доискаться причины ее состояния, ее желания навредить себе. И Шанель не стала больше докучать мне, махнула на меня рукой. Если ты хочешь возиться со слюнявыми сумасшедшими, это твое дело, как бы говорил ее взгляд. Меня повезут к счастью на черно-золотой яхте, а ты оставайся тут.

Итак, она уехала, несомненно, для того, чтобы ответить герцогу на его чувства.

Я несколько кривила душой, когда говорила, что хочу остаться ради работы. У меня была и другая причина. Ее звали Марк Лебуле.

Я знала, что он женат, но живет врозь с женой. Это позволяло мне искать с ним встреч без угрызений совести. Иногда он ночевал в своем маленьком кабинете при больнице. Я нарочно задержалась после службы, и он пригласил меня поужинать. Мы сидели в маленьком кабачке, ели рагу из бараньих ребрышек и говорили отчего-то о деревенской жизни. Его детство прошло в Бретани.

— Приятно встретить такую практичность и здравомыслие в молодой особе, — сказал Марк. — Я был уверен, что большинству красивых женщин интересны только тряпки, духи, синематограф и танго до обморока. Признаться, именно это и разъединило нас в свое время с женой. Она желала вести светскую жизнь, в то время как я — аскет и отшельник, предпочитаю баранье рагу изысканным кушаньям, а от шампанского у меня болит голова. Я представлял себе другую жизнь, наполненную деятельным трудом и разумными удовольствиями. Я виноват в том, что выбрал для себя не ту женщину, прельстившись внешним блеском, вняв голосу страсти. Но страсть угасает, а жизнь идет дальше. Если бы возможно было начать все сначала — я бы выбрал девушку вроде вас, надежного товарища, с которым я мог бы идти по жизни рука об руку. Но для меня все кончено. Женщины меня больше не волнуют, плотская сторона жизни отошла даже не на второй план. Мне поздно начинать жизнь заново. Я говорю с вами откровенно, дитя мое. Вам не нужна старая развалина вроде меня. Вы встретите молодого, полного сил человека, с которым разделите радости и тягости земного существования.

Я сидела, опустив голову, словно меня очень интересовали пятна на несвежей скатерти. Щеки мои пылали.

— Меня не интересуют молодые люди. Они глупы и сами не знают, чего хотят. Мне нужен надежный человек, мне нужен друг. Я… я тоже не интересуюсь плотской стороной жизни.

Я говорила правду. Мне еще ни разу не удавалось изведать того наслаждения, которое заставляет женщину взлететь до небес. Во всяком случае, так пишут в романах, которые так любит читать моя мать. С ней я не могла поговорить об этом, медицина мало интересовалась проблемами женской сексуальности, уделяя больше внимания детородным функциям организма, а народная молва смеялась над холодными и бесчувственными дамочками, считая фригидность чем-то вроде постыдной болезни.

Марк накрыл мою руку своей ладонью. Это была широкая ладонь уверенного в себе мужчины, шершавая от сулемы[2], горячая — против моей холодной, твердая — против моей дрожащей.

— Все придет со временем, мадемуазель Боннёр, — сказал Марк. — Даю вам слово. Вы еще совсем юная женщина. Но обещайте мне, что никогда не позволите страсти руководить вами. Жаль будет, если эта светлая голова, этот трезвый ум, — все достанется какому-нибудь пошляку с туго набитым гульфиком. Обещайте мне, что этого не произойдет.

Совершенно смутившись, я пообещала.

Любая другая на моем месте была бы огорчена или оскорблена тем, что ее сочли подходящей для товарищества, а не для страсти. Только не я. Меня скорее устроило это положение дел. Я видела, что любовь не приносит женщине ничего хорошего. Среди моих пациенток попадались несчастные жертвы любви. Одна девушка вскрыла себе вены после того, как ее бросил любовник. Ее спасли, но она уже полгода пребывала в черной меланхолии, и ни у кого не было сомнений, что как только присмотр за ней ослабнет, несчастная снова повторит попытку самоубийства. Вторая была обманута женихом. Он выманил у нее под прозрачным предлогом ценные бумаги, в которых заключалось ее приданое, и бежал. Девушка с трагическим именем Жизель перенесла удар стойко, но совсем перестала есть. К тому моменту, как близкие догадались поместить Жизель в клинику, она уже была похожа не на исхудавшую по моде девицу, но на пособие по анатомии — все кости скелета были на виду. Я изучала anorexia neurosa, впервые описанную еще в XIX веке. О да, даже в те времена торжествующей женской плоти были дамы, отказывающиеся от еды. Иные полагали, что настоящей леди не пристало обжираться, словно простолюдинке, другие жаждали таким образом привлечь к себе внимание… Да мало ли какое темное душевное движение побуждало женщин худеть едва ли не до полусмерти. Лет семьдесят назад доктор Вильям Чапли называл это явление «ситомания», боязнь еды. Чапли практиковал в психиатрической лечебнице, так что и случаи в его практике были специфические. Он писал о пациенте, полагавшем себя архангелом Михаилом, бессмертным, почти всесильным — вторым после Господа! Нужна ли была грубая земная пища столь совершенному созданию? О нет! Он питался только солнечным светом и в дни, когда тучи затягивали небо, жалобно сетовал на голод. Чистоплотная мать семейства уверяла, что в чреве у нее поселился огромный червь, которого нужно уморить голодом, ее удалось излечить быстро и остроумно. Загипнотизировав пациентку, Чапли показал ей веревку и уверил, что это и есть червь, который только что вышел из ее тела естественным путем. Другая несчастная прочитала в газете о том, как муж отравил свою уродливую и злонравную жену, и, несмотря на то, что сама была хороша собой и награждена всеми добродетелями, уверила себя в том, что муж поступит с ней так же. Но среди этих, скорбных душой, пациентов встречались и юные барышни, которые переставали есть без видимой причины.

Вслед за американским коллегой это заболевание описал англичанин Вильям Галл, и в том же году — мой соотечественник Шарль Ласег. Разница в описаниях заключалась только в том, что Галл применил термин «истерическая апепсия», Ласег же впервые озвучил диагноз «истерическая анорексия». Как это водится в научном мире, между двумя докторами произошла свара, каждый отстаивал свое первенство. Не из патриотизма, но только по любви к истине замечу, что исследование Ласега было более точным и подробным. По утверждению Ласега, анорексией страдали, как правило, девушки от 15 до 25 лет из состоятельных семейств. У них вдруг пропадал аппетит, а традиционные в таких случаях средства не помогали. Обследования же не показывали ни опухолей, ни других органических нарушений. И все-таки девицы отказывались от еды. По мысли доктора Ласега, эта болезнь объяснялась психологическими факторами — страхами и тревогами, свойственными именно женщинам в юном возрасте. Стоило развеять эти страхи, как состояние пациенток улучшалось. В противном же случае болезнь могла кончиться печально — даже исхудав до полного упадка жизненных сил, девушки отказывались от еды. Принудительное кормление не помогало, так как истощенный организм отказывался принимать пищу. Девушки погибали.