— Драться надо уметь, сынок. Ты даже не представляешь, как это иногда нужно…

…Обезьяне ни к чему стоять на задних лапах. На четвереньках удобнее. Прежде всего уйти от удара, затем перевернуться, легко отбежать чуть в сторону. Смешные неуклюжие люди ловят руками воздух, рассекают темноту острым железом. Они не знают, что обезьяну не убить сталью. Нужен сарбакан, но сарбакана у них нет. Ну-ка, поиграем!

— Когда ты уйдешь к белым, у тебя ничего не будет, кроме твоего распятия и твоей гитары, сынок. Индейцы не тронут тебя, но бандерайты не пощадят.

…Люди суетятся — нелепо, бестолково. Их короткие руки не могут достать верткого зверя, к тому же их трое, они мешают друг другу. Говорят, людям очень смешно наблюдать, как скачет обезьяна. Прыг — ушла, прыг — и снова не попали. А сейчас — еще смешнее, упор на руки, ногу вверх… Неужели больно?

— Мы называли это «капоэйра». Белым казалось, что глупые черные рабы просто учатся танцевать… У тебя тоже были рабы, сынок?

Отвечать не хочется, но лгать этому человеку я не могу.

— Да, отец Хозе. Простите…

А глупые люди продолжают суетиться, один, правда, решил отдохнуть — прилечь на холодную землю, — должно быть, устал смеяться. Другой зачем-то размахивает железом, наверно, хочет закинуть его подальше. Надо помочь! Прыг! Ну зачем же кричать? Крик может привлечь ягуаров, а они очень страшные.

Мы хоронили его всей миссией, и даже из соседних редукций пришли люди, и белые, и черные, и Кристиане[9]— отца Хозе любили все. В гроб, как он и просил, положили старые проржавевшие кандалы. Они были разбиты — отец Хозе умер свободным и свободным ушел в рыжую влажную землю. Землю Свободы.

Он умел сражаться. Requiem in расе!

Остался один, и ему очень не по себе. Неужели человек не хочет подружиться с такой смешной обезьяной? Прыг! Прыг! Ты машешь железом, а я убегаю. Правда, смешно? Прыг! А я и так могу! И так! И даже на шею тебе запрыгнуть! Вот так! Ну зачем же падать? Я же только начинаю играть! Ну, давай подружимся!

* * *

— Франческа, вы не видели мой плащ? Девушка не ответила, она все еще стояла там, у самой кромки воды. Стояла, не двигаясь, молча, и я уже успел испугаться.

— Франческа?!

— Вы… Вы их убили?

Убил? Я быстро осмотрелся. Только что тут, на сырых камнях набережной, лежали трое. Одного уже нет — не иначе, уполз — стало быть, кости целы, по крайней мере частично.

Еше двое…

— Мужлан! Плебей! На дыбу! На плаху! Угли в Елопеу!.. Ага, второй не только жив, но и достаточно бодр. Правда, вставать почему-то не спешит.

— Стража! Стража! Стра-а-ажа!

И с третьим все в порядке. Три героя-разбойничка и девушка. И одна обезьяна.

Плащ я не нашел, зато подцепил ногой чью-то шпагу. Сломать? Да зачем, Тибр рядом!

Буль!

— Нам надо уходить, синьор Адам! Вы слышите? Нам надо скорее уходить!

— Сейчас, вот только…

Буль!

Плащ я нашел рядом со второй шпагой. А вот и третья, та самая, с широким жалом. Рукоять показалась неожиданно тяжелой. Неужели золото? Да нет же, быть того…

Буль!

— Стража! Стра-а-а-жа!

Оставаться не имело смысла, но дикий вопль синьора banditto навел на правильную мысль. Стража? Вот и прекрасно! Пусть сбиры разбираются с этими мерзавцами!

— Надо уходить, Адам! Вас арестуют, вас…

Я оценил «Адама», но уходить не торопился. Меня арестуют? Да за что? К тому же тот, кто поминал Святую Бригитту, — широкоплечий крепыш соизволил все-таки встать. На всякий случай я шагнул вперед, прикрывая девушку.

— Мужлан! Если бы ты был дворянином!.. Где моя шпага? Ты, плебей сиволапый, ты куда девал мою шпагу?

— Стра-а-ажа! — поспешил добавить пластун.

— Адам, синьор Адам! — Франческа тянула меня за рукав, но слова крепыша заставили меня замереть на месте. Дворянин? Пора было внести ясность.

— Ваша шпага пугает рыб в Тибре, синьор banditto. Что касаемо прочего…

— Как?!

Он подпрыгнул, да так, что я невольно отшатнулся. Не превратиться бы ему в обезьяну. Две обезьяны — то-то весело будет!

— Моя… Моя шпага! Моего деда… Прадеда!.. Ее… Его Величество император Карл!.. Ты, плебей!.. Ты!..

— Это не разбойники! — тревожно шепнула Франческа. — Это…

— Ты, сиволапый! Я — маркиз Мисирилли, и за мою шпагу тебя, мужлан, купчишка вонючий, колесуют, четвертуют!..

— Стра-а-ажа-а-а!

Не то чтобы я начал что-то понимать, но какая-то догадка, смутная, невероятная…

— Адам де Гуаира к вашим услугам, маркиз. Завтра утром меня можно будет найти в гостинице «Форум Траяна». Кера пана!

Я взял девушку под руку и только потом сообразил, что попрощался с синьором маркизом на гуарани. Ничего, догадается.

По смыслу.

* * *

Мы долго шли молча, наконец Франческа вздохнула, отстранилась.

— Сразу видно, что вы издалека, синьор Адам! Это не разбойники. Это синьоры дворяне, которым бывает скучно по ночам.

Я молча кивнул, хотя заметить разницу между первыми и вторыми мог только острый глаз журавля теру-теру, парящего над Прохладным Лесом.

— Они обратятся к подесте. Вас арестуют!..

— Это вряд ли.

Она удивленно взглянула, покачала головой.

— Для обычного священника вы что-то излишне смелы, синьор де Гуаира!

Частичка «де» была превосходно проинтонирована. Я невольно улыбнулся.

Актриса!

Читать по ночам при сальной свече — истинная пытка. Но так мне, грешному, и надо! Сначала «Лакрима Кристи», затем прогулка с девушкой и, как венец всего, — драка! Ей-богу, как в нынешних модных романах, что печатаются в каждой типографии Света Старого и Света Нового: благородный идальго спасает девицу из грубых разбойничьих лап.

Поп-жантильом!

Mea culpa! Mea maxima culpa!

И даже maximissima!

Странно, несмотря на все мои усилия, чувство вины было настолько неощутимым, что мне поневоле стало стыдно. Я горестно вздохнул и вновь склонился над листом бумаги, разложенным на неструганых досках колченогого стола.

…Как скоро показалась трава на поле, стали собираться хлопы на Киев, подступили к днепровскому перевозу…