В молодом священнике неожиданно обнаружился талант экзорциста. То есть он, оказалось, мог изгонять из тел человеческих чужеродных духов. Таким образом лечил многих. Молва быстро разнеслась по окрестности, и к нему часто стали приводить невменяемых и одержимых. Сам парень в свободное время читал запоем научную литературу, знал языки, получал в своей глуши новейшие иностранные научные журналы. Духов изгонял, а сам, втихомолку от церковного начальства, работал над большим научным текстом об одержимости и экзорцизме. Звали парня отец Потап. Кроме научных интересов имелись у него и литературные наклонности. Он любил иногда, в коротком рассказе, описать, как сверкает река, как пахнет весной. Речной простор являлся главным героем его повествований. Одержимые, как водится, лаяли, свистели, кудахтали, блеяли, грязно бранились, пели на неведомых языках. Из невинных уст какого-нибудь даже ребенка мог вдруг проистечь злобный мужской голос, излагающий исповедь преступника или выдавливающий огрызки матерных слов. Отец Потап читал положенные в таких случаях молитвы, иногда кричал на бесов, приказывая им повиноваться, иногда даже вступал с ними в беседы, требовал называть свои имена. Все получалось. Освобожденные от недуга люди (или же их близкие, если речь шла о детях) не знали даже, как благодарить священника. Но он ни денег, ни других подношений не принимал. Только бережно записывал информацию об исцеленном, составлял, своего рода, «историю болезни». Таких историй у него за короткое время скопилось много. Просили его посещать и дома, где ходила мебель или из какой-нибудь дыры неслось неудобное улюлюканье. И в таких случаях он действовал успешно.

Один раз его позвали в деревню, где находился больной, который сам не перемещался. Отец Потап вышел из джипа возле обычного, довольно ухоженного дома. Минуту постоял на резном крыльце, глядя в синее небо с бегущими рваными облаками. Ранняя весна, любимое время года. Разбитый лед, лужи и талый снег — все это сверкало, как грязные алмазы. Недалеко виднелись телега и лошадь.

— Как на картине Грабаря или Саврасова… — подумал отец Потап, и тут в руке у него зазвонил мобильный телефон, подаренный ему одной исцеленной девочкой. Детский перламутровый телефон звенел. Вибрировал и весь вспыхивал розовым светом, этот свет розовым пятнышком отражался в ледяных осколках у ног священника. Отец Потап вошел в дом. В одной из комнат лежал парень лет девятнадцати. Отец Потап подошел, сопровождаемый родителями больного. Тот лежал неподвижно, с закрытыми глазами. Впрочем, никакой болезненности в его облике не замечалось. Лицо румяное, кровь с молоком. Здоровый парень, крепкий. Выражение лица спокойное, даже довольное. Дышит глубоко, ровно. Священнику рассказали, что он лежит уже давно, причем, по всей видимости, не спит. Пищу принимает — ест, не открывая глаз. Ходит в нужник, но тоже с закрытыми глазами. Молчит, на вопросы не отвечает. Иногда улыбается. При первой возможности ложится, и лежит на спине, совершенно неподвижно, не меняя позы. Но — никакой оцепенелости.

Отец Потап попросил всех выйти из комнаты. Оставшись с больным наедине, прочитал несколько молитв. Затем пытался кричать на духа, вызывая его на «контакт». Безрезультатно. Ни конвульсий, ни хриплого лая. Парень продолжал лежать спокойно. Священник сел в кресло, долго смотрел на своего пациента. Да, тот явно не был бесноватым. Аура, как говориться, не та. Не ощущалось вокруг паренька той невидимой грязи, того энергетического шлака, что вращаются вихрями вокруг одержимых. Эти вещи отец Потап чувствовал и понимал хорошо. Вокруг неподвижного парня все было чисто. Странной, холодной чистотой веяло от лежащего, не согласующейся с теплой и затхлой задушевностью деревеньки. Таких ребят Потап еще не видал. Но присутствовало в пареньке, без сомнения, нечто чужеродное. На это у молодого священника имелся безупречный нюх. Он попытался настроиться на волну этого «нечто».

Далее цитируем по записи отца Потапа:

«…Внезапно мое зрение изменилось. Все предметы и тела сделались прозрачны и проступили друг сквозь друга. Прозрачным предстало и тело человека, который лежал предо мной на диване. В области желудка скрывалось существо — на вид совершенно абстрактное. Собственно «существом» я называю его условно, просто потому, что хочется обозначить его как «существо». А так: восемь простых белых дисков, соединенных между собой краями, наподобие гирлянды или ожерелья. Диски разных размеров.

Я почувствовал возможность общения с «этим». Причем инициатива исходила от него, оно словно бы налаживало телепатический канал сообщения с моим сознанием. Канал включал в себя, как видно, некую систему перевода с моего языка на язык этого «существа».

— Ты — злой дух? — спросил я. Мне пришлось ждать ответа. Наконец ответ (или перевод ответа) пришел:

— Нет. Я не злой.

…НЕТ. Я НЕ ЗЛОЙ…

— Как тебя зовут?

— Никак. Иногда называют Краденое Солнце. А иногда: Гость Из Будущего.

— Ты из далекого будущего?

— Из очень далекого. Из тех времен, где не останется никакой памяти о ваших временах. Никакой. Ни одна нить не дотянется от вас к нам. Все прервется. Все забудется.

— Зачем ты здесь?

— Я путешествую по Каскадам Забвения.

— Ты — маг? Там, у себя, в будущем?

— У нас нет магов. Я, скорее, спортсмен. Одинокий спортсмен. Слово «спортсмен» означает: «Когда одиночество выходит из берегов и словно стремнина…»

— Кто у вас обитает?

— Четыре принципа: Волна, Свежесть, Песок и Стелящийся.

— А ты?

— Маня там уже нет. Я здесь.

— А люди у вас есть?

— Люди? Да, они есть. Люди это определенное состояние, когда мучительно хочется спать, а разговор все длится, и возникают новые темы, вроде бы интересные, но уже завтра, после бессонной ночи, все они покажутся наживкой, в которой скрывался беспощадный крючок усталости…»

Один язык, живя во рту у человека, все не мог толком разглядеть внешний мир. То ли человек был немногословен и не зевака, но язык все никак не удовлетворит свое любопытство. Чуть откроется его пещера — какая-нибудь еда, пирожок там или горсть риса, а то и дымящаяся картофелина застит вид. Вдруг открывается рот, а в него кто-то строго заглядывает да еще светит фонариком.

— Проверка! — испугался язык.

На самом-то деле это был зубной врач. Сразу вслед за светом и взглядом влезает что-то жужжащее, железное, потом и другие агрегаты: явно проводят технические работы и что-то собираются менять. И точно — один зуб из наиболее неказистых увезли куда-то, а на его месте установили новый — золотой, сверкающий.

Когда закончилась работа, язык, надеясь на то, что появился новый собеседник, кланяется золотому: «Добро пожаловать к нам, очень вашему прибытию рады».

А золотой ему с достоинством отвечает: «Спасибо, вы очень любезны».