На ручке у меня в те времена было оттиснуто цветное изображение Кремля. Над Спасской башней сверкала выпуклая звездочка из стеклянного рубина. От нее расходились лучи. Я впервые отразило солнечный свет, я отразило синее небо, приветливый променад какого-то курорта, балюстраду, зеленую веточку, проходящих людей, разнеженных теплом и праздностью. Продавал нас старик-работорговец в зеленом козырьке, бросавшем тень преждевременной смерти на его морщинистые щеки. Он что-то бормотал. Возможно, заклинания. Сначала купили мою сестру, потом меня. Мы, четыре сестры, простились друг с другом, выходя в неизвестную жизнь, мы обронили несколько прощальных полуслов беззвучным полушепотом, мы обменялись лукавыми лучиками, мы четырежды преломили солнечный свет, мы отразились на прощанье друг в друге, образовав четырехкратную бесконечность. Прощайте, прощайте! Увидимся ли когда-нибудь? Увидим.

Меня приобрел высокий, худосочный мужчина в коричневой рубашке и белых широких штанах. Он отразил во мне свое не очень здоровое и не очень загорелое лицо. Он неуверенно улыбнулся мне (себе). Он купил меня для своей семилетней дочки Верочки. «Для Веруньки», — пробормотал он. Так я попало к Верочке Зеггерс. Мы провели очень милое время на взморье. Верочка и я были неразлучны. Я навсегда отразило в своей душе это детское лицо со светло-зелеными глазами. Мать Верочки Инна Ильинична также иногда пользовалась мною, когда оставляла дома свою надменную пудреницу или внутренне угрюмое квадратное зеркальце в оправе из искусственных жемчужин. От частого пребывания на пляже в узкий промежуток между мной и моей рамкой набились крупинки песка.

Однажды меня чуть не разбили тяжелым каучуковым мячом. Я любило лежать на горячем песке пляжа, глядя в небо, отражая высокие облака. Потом случилось следующее: семейство Зеггерс отправилось на прогулочном пароходе для осмотра изумительных коричневых скал. Верочка стояла на палубе, облокотясь о перила. Ее белая лайковая сумочка трепыхалась на ветру. Внезапно я выпало и оказалось в воде. Я слышало, как Верочка плачет и кричит, призывая обратно свое любимое зеркальце, пытаясь повернуть вспять колесо судьбы. Но по силам ли это детским ручонкам? Я быстро погружалось, прорезая морские воды, вспененные уходящим пароходом. Я танцевало, посылая сквозь зеленоватую хлябь прощальные блики, светлые утешения милой Верочке. Мир уходил в вышину, и колышущаяся тьма обступала меня.

Да, тьма обступила меня. Замшелые скалы выступали из этой тьмы. Вверх уходили аморфные медузы. Я упало в тенета липких высоких водорослей, они замедлили мое падение. Уже в совершенно бесшумном мире я соскользнуло на мягчайший, чуть склизкий мох. Какая-то рыба приблизилась и тупо поглядела в меня. Я отразило ее пустое серебряное лицо. Душенька! Бедовые глаза ничего не поняли. Но я покорно согласилось с судьбой — пусть так! Пусть мне суждено после краткого, яркого бытия погрузиться в черную тьму. Пусть! Я согласно на все.

Прошло время. Может быть и долгое. Я смутно различало смену дня и ночи. Ночью на дне кто-то фосфоресцировал и светился. К тому же водные толщи иногда рассекали суровые лучи прожекторов пограничной службы. И в свете такого медленно ползущего луча я однажды ночью увидело возле себя некое существо. Оно сидело, прижимаясь боком к мохнатому камню, и взирало в мою сторону. Лицо казалось отчасти человеческим, впрочем, разглядеть как следует не удалось. Тонкие, лунно-зеленоватые лапки. «Слезы луны». В следующий момент чьи-то пальчики схватили меня и повлекли куда-то…

Я пробыло у «слез луны» года два. Это пребывание многому научило меня. Оно было полезно для молодого зеркальца. «Слезы» жили в большом подводном доме, сложенном из камня. На окнах колыхались ветхие занавески в цветочек. Я отражало мебель — мягкую-мягкую, как будто из пыли, готовую вот-вот развеяться. Кресло-качалка лежало в углу, как распавшийся скелет ископаемого животного. Над ним висела застекленная и потому сохранившаяся икона, под которой — обстоятельство, казавшееся чудесным, — теплилась лампада. Все комнаты были заполнены водой. Я узнало, кто фосфоресцировал по ночам. Это были пять подводных священников. Они жили в центральной комнате дома. Днем они неподвижно сидели вокруг большого стола на тяжелых деревянных стульях. Если под одним из них подламывалась сгнившая ножка — он медленно падал, вздымая гипнотический темно-зеленый столб ила. «Слезы луны» вносили другой стул. «Слезы луны», нежнотелые и робкие морские создания, преданно служили, чем могли, пяти священникам. В моей памяти навсегда отражен этот загадочный дом, где в некоторых комнатах пол, и потолок, и стены, и все вещи были покрыты мягким, живым ковром мохоподобных водорослей. Я отразило и священников — высоких, зеленобородых и зеленоволосых мужчин в длинных развевающихся рясах. На груди у каждого висел светящийся крест. Борода и волосы сплошь покрыты фосфоресцирующими полипами-бедняжками. Ночью священники выплывали из окон, как медленные корабли огоньков.

…НОЧЬЮ СВЯЩЕННИКИ ВЫПЛЫВАЛИ ИЗ ОКОН, КАК МЕДЛЕННЫЕ КОРАБЛИ ОГОНЬКОВ…

Этих священников расстреляли во время Гражданской войны на борту военного корабля. Тела сбросили в море. Их души предстали перед Богом, а в телах поселились «слезы луны». Однако новая оболочка воздействовала на них настолько сильно, что с течением времени эти «слезы» почувствовали себя настоящими священниками. Имея лишь смутное представление о христианстве, они старательно поддерживали огонек в лампаде, своевременно подкладывая туда очередного флюоресцентного полипа (это чудо объяснилось естественным образом). Они выучили наизусть молитвы из ветхого молитвослова, который затем истлел. Считалось, что они на огромном расстоянии чувствуют тонущего человека или тонущий корабль и поспешают туда темными подводными тропами, чтобы успеть исповедовать и причастить утопающих. Сомневаюсь, чтобы они действительно занимались этим делом. Скорее всего, это красивая легенда.

Во всяком случае, при мне они выплывали из дома только для того, чтобы оплыть его вокруг раз двенадцать. А то и двадцать. Зачем они это делали — трудно сказать. Может быть, смутное воспоминание о крестных ходах? У них было текучее, непроясненное сознание. Я обычно содержалось у них в большой шкатулке и потому совсем не попортилось, только изображение Кремля несколько потускнело. Они вынимали меня иногда, чтобы расчесывать передо мной свои бороды.

«Купите старинное зеркало. В море выловил», — глухо сказал рыбак Федор, выходя из цветущих благоухающих кустов в наступающем вечере. Проходящий человек в стройном сером костюме не вздрогнул, не отшатнулся, а молча вынул деньги, положил меня в карман и пошел дальше, даже не взглянув на свое отражение в купленном предмете. Я впервые почувствовало сладковатую смесь запахов: табака и одеколона. Так я было продано во второй раз. Вскоре я услышало хриплый голос своего нового хозяина. Он обращался к кому-то: «Лелек, я купил тебе старинное зеркало».

Я было вынуто и отразило сначала мужское лицо, а потом женское. Мужское было пересечено кривой усмешкой и шрамом.

— Шутишь? — спросило женское лицо. — Такую дешевку.

— Шучу, — ответил хриплый голос. — Не все ж бриллиантовые носить. А это зато родное, советское. Родную Москву вспомнишь.