Только по этой причине я минут десять прислушиваюсь к звукам заснувшего дома и шелесту чужого дыхания на другой половине кровати, ворочаюсь с бока на бок в поисках комфортного положения и никак не могу отключить мозг. Олеся далеко, рукой не дотянуться, но мне один хрен не уснуть. Почти отчаявшись, я замечаю, что простыни приятно-охлаждающие, хрустящие новизной и настолько белоснежные, что светятся в темноте, от наволочки пахнет чем-то приторно-сладким, одеяло слишком теплое, и, если бы я лежал в постели один, оно давно бы оказалось где-то в ногах.

Перевернувшись на спину, тяжело выдыхаю, устремляя взгляд вверх и какое-то время почти рассматриваю деревянные крепления и балки под самым потолком. Сна по-прежнему ни в одном глазу. Может, снова сходить покурить на террасу, прихватив с собой банку холодного пива? Или подумать о чем-нибудь нудном и неприятном, чтобы организм включил защитный режим и послал мне желаемое забвение. Например, об придурке отце и его тиранических замашках контролировать всех и вся или о несчастной матери, безропотно терпящей измены и унижения, или о Ленке Свиридовой, охотно расставившей свою рогатку для моего друга в тот же день, как я ее бросил.

Нет, это все не то, понимаю я, и начинаю думать о двадцатилетней пациентке, которая умерла на операционном столе в эту пятницу. Ее смерть не стала огромной неожиданностью, главный хирург расценивал шансы девушки примерно сорок на шестьдесят. Сорок – на положительный исход операции. Она знала о рисках и все равно согласилась, очень хотела жить…, а не доживать в болезненных муках, с метастазами, распространяющимися по всему телу. В памяти всплывают окаменевшие от горя лица родителей в тот момент, когда Маковецкий скорбно сообщил, что их дочь пополнила ряды неблагоприятной статистики.

Сорок на шестьдесят… У моей сестры шансы были выше, и она точно так же хотела жить и боролась до самого конца, но все равно проиграла. Мы все проиграли, позволив ей уйти.

– Саш, а почему гинекология? – зашуршав одеялом и выглянув из своего кокона, абсолютно бодрым голосом интересуется Олеся. Надо же, сам не заметил, как от созерцания потолка переключился на рассматривание крепко спящей, как мне казалось, Веснушки.

– Так получилось, – пожав плечами, я поворачиваюсь на бок. Она делает то же самое, не сокращая даже на сантиметр полутораметровой дистанции. – А если честно, то на спор.

– Глупо, – фыркает она, едва заметно улыбаясь.

– Глупо, – соглашаюсь я, замечая, что в лунном свете ее рассыпавшиеся по подушке волосы кажутся серебристо-платиновыми, а широко распахнутые глаза – бездонно-темными, утратившими привычную зелень с янтарными всполохами.

– С кем спорил? – приподнимаясь на локте, пытает меня любопытная Веснушка.

– С Олегом. Это был даже не спор. Он взял меня на слабо, а я повелся, как пацан, – усмехнувшись, вспоминаю я.

– Не жалеешь?

– Не жалею, – отзываюсь спокойным тоном. – Я давно заметил, что самые важные решения в жизни чаще всего принимаются спонтанно. Долгосрочные планы, амбициозные цели – все это прекрасно, но редко работает так, как надо.

– Реальность вносит свои коррективы, даже если ты прешь напролом, – понимающе кивает Олеся. – Моя бабуля говорила: хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах.

– И ты не рассказываешь?

– Неа. Даже от себя скрываю, – смеется она. – Кстати, это правда, что врачи отрицают религию?

– Не все, – отвечаю я. – У нас в больнице есть часовня, и могу тебе с уверенностью сказать, что туда захаживают не только пациенты и родственники.

– Ты захаживаешь? – пристально глядя мне в глаза, спрашивает Веснушка.

– Нет, – коротко бросаю я, снова переворачиваясь на спину и уставившись в потолок. – Странные ты вопросы задаешь, Олеся. Сама из семьи врачей.

– Мне было интересно твое личное мнение, – признается Веснушка. – Не напрягайся, Страйк, я тоже атеистка.

– А я думал, что ты альтруистка. Не перепутала понятия?

– Нет, но они связаны между собой, – серьезно выдает Олеся. – Ладно, не буду тебя парить, это долгая и нудная тема.

– Сойдет в качестве колыбельной, – усмехнувшись, я поворачиваю голову и выжидающе смотрю на нее. Олеся сменила позу и теперь сидит, привалившись спиной к изголовью и подобрав к груди колени. Одеяло сползло до уровня подмышек, открывая обзор на хрупкие плечи и выступающие ключицы.

Черт, никакого халата на ней нет и купальника тоже. Эта молниеносная мысль прошибает меня насквозь, уничтожая последние надежды на здоровый целомудренный сон. Я аж подскакиваю, ощущая прилив энергии сразу во всех местах, но особенно в том, что скромно прикрыто одеялом. Трэш, мы оба голые в одной кровати, но вместо того, чтобы предаться разврату, беседуем о религии. Ну не идиоты ли?

– Что? – удивляется Олеся, уловив исходящие от меня сексуальные вибрации.

– У тебя там ничего нет? – севшим голосом задаю вопрос, показывая на одеяло.

– Знаешь, это даже звучит обидно. Кое-что есть, пусть и не такое выдающееся, как тебе бы хотелось, – фальшиво возмущается Веснушка, пристально изучая мое лицо, потом медленно соскальзывает взглядом вниз, рассматривает мои плечи и пресс так же скрупулёзно и вдумчиво.

– У меня разносторонние вкусы, Лесь. Не переживай, ты вписываешься, – «успокаиваю» я и сажусь, чтобы облегчить Веснушке задачу, позволив оценить под новым ракурсом все, что находится выше пояса. Мне стесняться абсолютно нечего. Я даже в пятнадцать не страдал от дурацких подростковых комплексов. На хрена, спрашивается? Мордой уродился, рост выше среднего, мышечный тонус в порядке, бицепсы, трицепсы на месте, рельефный намек на пресловутые кубики имеется, ниже пояса тоже все в пределах нормы, с техникой и выдержкой проблем не замечалось. Никто до сих пор не жаловался. Надеюсь, что и Олеся останется довольной и удовлетворенной. И не только бесплатным просмотром моего великолепного мужественного тела (да-да, от скромности не умру). Тем более ей наверняка и сравнить-то особо не с кем.

– Скажи честно, Кравцов. Ты действительно собирался просто спать? – ошарашивает меня Олеся, потянув край моего одеяла на себя. Ее взгляд неотступно следует за сползающей тканью и без намека на стеснение останавливается на моем половом органе, находящемся в состоянии полуготовности. Странно, что он вообще не упал на полшестого. Я сейчас чувствую себя объектом для детального изучения анатомии, а не брутальным самцом.

– Неплохо, но после рассказов Яны и Марины я ожидала большего, – нагло заявляет малолетняя стерва.

– Каких еще рассказов? – раздраженно уточняю я, впервые в жизни испытывая острое желание прикрыть свои причиндалы от оценивающего женского взгляда.

– Разных, они только о тебе и болтали, – ухмыляется она, взглянув, наконец, мне в лицо. – С Мариной все понятно, а с Яной я до конца не уверена. Подозреваю, что инцидент намечался, но что-то пошло не так, и в итоге секса не случилось.

– Ты о чем вообще? – фальшиво недоумеваю я, повторяя за Олесей маневр с одеялом. Теперь ее очередь оголиться под моим искушённым взглядом, и я уже предвкушаю, как совсем немного ей отомщу.

– Можешь не отвечать. Я сама додумаю.

– Мне расскажешь? – интересуюсь я, сосредоточенно пытаясь вытрясти девушку из одеяла, но моя задача оказалась сложнее, чем у Олеси. Она умудрились обмотаться дважды. Точно, как гусеница.

– Неа, – Олеся заливисто хохочет над моими провальными попытками и хлестко бьет меня по рукам. Больно, между прочим, и обжигает. Придвинувшись, я дергаю сильнее, вызывая у Олеси очередной приступ веселья. В процессе возни с одеялом расстояние между нами ощутимо сократилось. Настолько ощутимо, что я буквально нависаю над ней, но Леся все равно упорно держится за чертово одеяло. Даже сиськи не выпрыгнули, несмотря на все мои старания.

– Снимай, – требую грозным тоном у заигравшейся Веснушки. Мне не смешно, не весело и не забавно. Я злой, возбужденный и совсем не расположен к долгим прелюдиям.

– Попроси вежливо, – издевается наглая пигалица, продолжая хохотать, как умалишённая.

Супер, таких придурочных у меня точно не было. Надеюсь, что оно того стоит, и Веснушка не преподнесёт больше никаких сюрпризов. Например, залитых девственной кровью простыней и утренней истерики на тему «ты обязан на мне жениться».

– Хватит, Лесь, – упираясь локтем в матрас, обхватываю свободной рукой ее скулы и несильно сжимаю пальцы. – Прекрати ржать. Пожалуйста.

– Ладно, – она подозрительно быстро затихает, глядя на меня с непосредственным любопытством.

Я застываю, обескураженный мгновенной сменой ее настроения. Она молчит, не дергается, не пытается скинуть с себя и вообще не двигается, заняв пассивно лежащую подо мной гусеничную позицию. Словно выжидает удобного момента, чтобы