Придут ли они к финишу? Вот в чем вопрос. Им всем так нужна эта майка с надписью: «Участник финиша». Для большинства о победе речь и не идет. Победит кто-то из этой вот компании, которая держится спокойно: Фрэнк Шортер, Дин Мэтьюз, Дункан Макдональд, Джон Синклер… Это Гонщики. У них на майках совсем короткие номера: 4, 11, 16, и они на старте будут в первом ряду.

Все прочие, так называемые Бегуны, люди с четырехзначными номерами, будут выстроены рядами позади Гонщиков, и им потребуется некое время, чтобы стартовать. Карл Хэтфилд был уже на полпути к Алмазной Голове, когда большинство участников только засунули свои тюбики с вазелином в кармашки трусов и начали двигаться, и все они знали уже тогда, что ни один из них так и не увидит победителя — разве что на банкете, когда подойдет к нему попросить автограф…

Мы здесь говорим о двух совершенно разных группах марафонцев, о двух совершенно разных марафонах. Гонщики закончат к половине десятого утра и уже будут в стельку пьяными, когда Бегуны, сгорбившись и изнемогая, проползут мимо дома нашего приятеля Уилбера у подножия Холма Разбитых Сердец.

Без пяти минут шесть мы перепрыгнули через задний борт фургона, принадлежащего Гавайскому общественному радио — лучшие места в зале, — и двинулись впереди Марафона на скорости примерно в одиннадцать с половиной миль, на второй передаче. Мы планировали соскочить возле дома Уилбера, а потом снова залезть в машину, когда она пойдет назад.

Какой-то недоумок с четырехзначным номером на груди, который несся, словно ошпаренная гиена, вырвался вперед первой линии бегущих и почти догнал наш фургон и мотоциклы полицейских, которые должны были пресекать попытки помешать марафонцам, но скоро сдох…

Соскочив с машины возле уилберовского дома, мы сразу же организовали у обочины командный центр с баром и в течение следующих нескольких минут стояли под дождем и поливали бегущих мимо нас потоками словесного поноса:

— Тебе конец, парень! Ты вряд ли добежишь!

— Эй, толстяк! Как насчет пивка?

— Беги, тупой ублюдок!

— Ноги поднимай!

— Съешь свое дерьмо и сдохни!

Последнее было любимым выражением Скиннера.

Какой-то здоровяк из первых рядов огрызнулся в нашу сторону:

— Увидимся на обратном пути!

— Не увидимся! — дружно отозвались мы. — До финиша тебе не добраться, рухнешь на полпути!

Мы пользовались редкой свободой, изрыгая самые грубые, самые грязные оскорбления, которые только могли прийти нам на ум, и зная, что ни один из оскорбляемых не остановится, чтобы вступить с нами в спор. Об этом не могло быть и речи. Нас здесь была целая толпа дегенератов, сидящих на корточках вдоль всей трассы Марафона — с телевизорами, пляжными зонтиками, ящиками пива и виски, громкой музыкой и дикими бабами, смолящими сигарету за сигаретой.

Шел дождь, несильный теплый дождь, достаточный для того, чтобы улица не просыхала, и мы, стоя на обочине, отчетливо слышали каждый шлепок беговой туфли о мостовую.

Мы спрыгнули с нашего все еще движущегося радиофургона, когда передовой отряд бегущих был позади нас в тридцати секундах, и звук их шагов на мокром асфальте был немногим громче, чем шелест дождя. Тяжелый шум резиновых подошв, топчущих уличное покрытие, раздался позднее, когда пробежали Гонщики и на нас надвинулась первая волна Бегунов.

Гонщики бегут мягко, их шаг отлажен так же тщательно, как турбовинтовой двигатель фирмы «Уэнкель». Никакой напрасной траты энергии, никаких дурацких подпрыгиваний, как при нашем беге трусцой, никаких видимых усилий. Эти люди летят над мостовой, и они летят очень быстро.

Бегуны — это совсем другое. Мало кто из них умеет летать, чуть больше умеют быстро бегать. И чем медленнее они тащатся, тем больше шума производят. Ко времени, когда на нас хлынул поток спортсменов с четырехзначными номерами, звук Марафона стал раздражающе громким и хаотичным. Мягкий шуршащий звук, издаваемый обувью Гонщиков, превратился в адскую смесь топота и шлепания, которую производили ноги Бегунов.

С час или около того мы следили за Марафоном по радио. Дождь все-таки был слишком сильным, чтобы можно было оставаться на обочине улицы, а потому мы устроились в гостиной и стали смотреть по телевизору футбол, одновременно поедая гигантский завтрак, который Кэрол Уилбер приготовила «для пьянчуг» перед тем, как в четыре утра отправиться на Марафон, чтобы участвовать в женском забеге (она закончила с впечатляющим результатом — три часа пятьдесят минут). Где-то перед восемью часами нам позвонил Кардонг и сказал, чтобы мы снова вышли на обочину и были готовы на ходу забраться в радиофургон, который теперь шел по направлению к финишу.

Дункан Макдональд, парень из местных, дважды победитель предыдущих соревнований, возглавил гонку где-то в районе пятнадцатой мили и теперь ушел так далеко вперед, что мог бы проиграть только в том случае, если бы упал — что было маловероятно, несмотря на его репутацию отщепенца и его здоровое пренебрежение традиционными системами тренировки. Даже будучи пьяным, он оставался бегуном мирового класса и крепким орешком для тех, кто захотел бы его догнать, если уж он ушел вперед.

Рядом с Макдональдом не было ни души, когда он пересек отметку двадцать четыре мили напротив дома Уилбера, и мы проехали последние две мили до финишной черты на заднем борту радиофургона буквально в десяти ярдах впереди него… Когда же он, окруженный полицейскими на мотоциклах, летел вниз по длинному холму от подножия Алмазной Головы, он был подобен легендарному Секретариату, чемпиону дерби в Черчилль Даунс, и ростом казался не менее десяти футов.

— О Боже! — восхищенно прошептал Скиннер. — Только посмотрите, как бежит этот недоносок!

Даже Ральф проникся моментом.

— Он прекрасен, — сказал он. — Этот парень — настоящий атлет.

Истинная правда. Это было все равно что смотреть, как Мэджик Джонсон уходит в быстрый прорыв к чужому кольцу или как Уолтер Пейтон, резко сменив направление бега, отрывается от защитника. Более элегантной вещи, чем Гонщик, летящий на полной скорости к финишу, и представить нельзя. И в первый раз за эту неделю до меня дошел смысл бизнеса, связанного с Марафоном. Чтобы кто-то или что-то могло догнать Дункана Макдональда — об этом и речи не шло. А он тем не менее совсем даже и не запыхался.

Некоторое время мы торчали возле финишной черты, наблюдая за тем, как один за другим прибывали Гонщики, затем вновь отправились к дому Уилбера поглазеть на Бегунов. Они тащились мимо нас скорее мертвые, чем живые, все утро и весь день. Последние из финишировавших закончили дистанцию сразу после шести, как раз вовремя, чтобы насладиться закатом солнца и жидкими аплодисментами от кучки рикш, которые все еще болтались в парке возле финиша.

Марафонский бег, как и гольф, — игра не для победителей, а для игроков. Именно поэтому «Уилсон» учреждает гольф-клубы, а «Найк» продает беговую обувь. Восьмидесятые годы были не лучшим периодом для развития тех видов спорта, в которых главным действующим лицом является победитель. Исключение составляют, может быть, высшие формы профессионального спорта, такие как Суперкубок или чемпионат мира по боксу среди тяжеловесов. Все остальные должны были привыкнуть к этой мысли или сойти с ума от ощущения проигрыша. Некоторые могли бы с этим поспорить, но совсем не многие. Идея победы через поражение уже приживается, и множество людей признают, что в этой идее есть смысл. Марафон Гонолулу — прекрасная иллюстрация этой Новой Этики. Главная награда в этих состязаниях — это серая майка с надписью «Участник финиша», которую получает каждый из четырех тысяч, пробежавший всю дистанцию. В этом суть состязаний, и проигрывают в них только те, кто покидает маршрут до финишной черты.