— Это твоя любимая изобразительная техника? — невозмутимо поинтересовалась Хедли. — Шариковой ручкой по салфетке?

Оливер улыбнулся:

— Я добавил кеды и бейсболку, чтобы вид был более американский.

— Спасибо за заботу! Правда, у нас это называется кроссовки. — Хедли зевнула, и конец фразы получился неразборчивым. Она запихнула салфетку в сумку. — Ты что, не спишь в самолете?

Он пожал плечами:

— Сплю обычно.

— А сегодня — нет?

— Нет, как видишь.

— Извини, — повторила Хедли.

Оливер отмахнулся.

— У тебя был такой умиротворенный вид!

— Что‑то я не ощущаю особого умиротворения. Но, наверное, хорошо, что я поспала. По крайней мере завтра на церемонии я уже точно не засну.

Оливер взглянул на часы:

— Сегодня.

— Да, все правильно. — Хедли поморщилась. — Я подружка невесты.

— Здорово!

— Не очень, особенно если я опоздаю на венчание.

— Ну, есть еще свадебный прием…

— Ага, точно. — Хедли снова зевнула. — Мечта всей жизни — сидеть в полном одиночестве и смотреть, как твой отец танцует с чужой теткой, которую впервые видишь.

— Вы что, с ней раньше не встречались? — Из‑за акцента у нее создалось полное впечатление, что фразу Оливера в конце словно вздернули кверху.

— Не‑а.

— Ну ничего себе… Выходит, вы не очень‑то ладите?

— С папой? Раньше ладили просто замечательно.

— А потом?

— А потом твоя дурацкая страна проглотила его с потрохами.

Смех Оливера прозвучал как‑то неуверенно.

— Он поехал на полгода преподавать в Оксфорд, — объяснила Хедли. — И не вернулся.

— Когда это было?

— Два года назад.

— Тогда он и встретил ту женщину?

— Угу.

Оливер покачал головой:

— Ужасно…

— Да, — подтвердила Хедли.

Слово слишком бледное, даже близко не передает, как это было страшно и как страшно до сих пор. И хотя она тысячу раз в подробностях рассказывала эту историю самым разным людям, почему‑то ей показалось, что Оливер может понять ее лучше всех. Может, потому, что он так внимательно смотрит на нее, словно прожигая взглядом крошечную дырочку в ее сердце.

Хедли прекрасно понимала: это ощущение обманчиво. Иллюзия доверительной близости. Тишины и полумрака… Ну и пусть. По крайней мере в эту минуту все кажется настоящим.

— Тебе, наверное, тяжело было. И маме твоей.

— Первое время — да. Она почти не вставала, целыми днями лежала в постели. Но, по‑моему, она пришла в себя быстрее, чем я.

— Как? — удивился Оливер. — Как можно прийти в себя после такого?

Хедли честно ответила:

— Не знаю. Она всерьез считает, что так лучше. У нее новое чувство и у него новое чувство — все прекрасно. Только я не в восторге, особенно от перспективы знакомства с его новым чувством.

— Даже несмотря на то что оно не такое уж и новое?

— Особенно поэтому! Так в сто раз хуже. Я постоянно представляю себе, как войду совсем одна, и все гости на меня уставятся. Интересно же: дочка из Америки не желает знакомиться с мачехой! — Хедли поморщила нос. — Мачеха… Господи боже.

Оливер нахмурился.

— По‑моему, ты храбрая.

— Почему это?

— Потому что все‑таки поехала. Не прячешься от всего происходящего, стараешься жить дальше. Это и есть храбрость.

— Что‑то непохоже.

— Просто ты смотришь на ситуацию изнутри. Ничего, потом поймешь.

Хедли заглянула ему в лицо.

— А ты?

— Что я?

— Небось не так трусишь перед своей церемонией, как я.

— Не будь в этом слишком уверена, — ответила Оливер и внезапно напрягся.

Он сидел, повернувшись к Хедли, почти вплотную, а теперь снова отодвинулся. Немного, но Хедли это заметила.

Он откинулся назад, а Хедли наклонилась вперед, словно их соединяла невидимая нить. Для нее тема папиной свадьбы тоже была не очень радостной. Но она же рассказала ему!

— Ну что, ты дома увидишься с родителями?

Кивок.

— Здорово! У тебя с ними близкие отношения?

Оливер открыл и снова закрыл рот: по проходу под звяканье банок и бутылок двигалась тележка с напитками. Миновав их ряд, стюардесса наконец‑то остановилась, ногой нажала на тележку и, обернувшись, стала ожидать заказа.

Все произошло так быстро, что Хедли едва успевала опомниться. Оливер вытащил из кармана джинсов монету и щелчком отправил ее в проход между сиденьями. Перегнувшись через спящую соседку, он поймал монету левой рукой, одновременно правой выхватил из тележки две миниатюрные бутылочки. Бутылочки вместе с монетой он спрятал в карман буквально за секунду до того, как стюардесса вновь обернулась к ним.

— Что‑нибудь будете брать? — спросила она, окидывая взглядом ошарашенное лицо Хедли, раскрасневшуюся физиономию Оливера и бодро похрапывающую старушку.

— Мне ничего, — с трудом выдавила Хедли.

— Мне тоже, — подхватил Оливер. — Спасибо.

Стюардесса с тележкой направилась дальше. Хедли смотрела на Оливера, раскрыв рот. Он торжественно вручил ей одну бутылочку, со своей же, передергивая плечами, открутил крышечку.

— Прошу прощения, — произнес Оливер. — Просто я подумал: если уж мы решили беседовать о своих семейных делах, капелька виски будет не лишней.

Хедли заморгала, уставившись на бутылочку у себя в руке.

— И что, ты намерен их отработать или как?

Оливер усмехнулся:

— Десять лет каторжных работ?

— Я имела в виду мытье посуды, — постаралась отшутиться Хедли, возвращая ему бутылочку. — Или, может, переноску багажа.

— Это ты меня и так заставишь! Не волнуйся, потом оставлю десятку на сиденье. Просто не хотелось лишних споров, хотя мне уже восемнадцать и мы, наверное, ближе к Лондону, чем к Нью‑Йорку. Ты любишь виски?

Хедли помотала головой.

— А пробовала?

— Нет.

— Продегустируй! — Он протянул ей бутылочку. — Один глоток.

Хедли отвинтила крышку и поднесла бутылочку к губам, заранее морщась уже от одного запаха — резкого, чуточку отдающего дымком и чересчур крепкого. Жидкость обожгла горло. Слезы выступили на глазах. Прокашлявшись, Хедли вновь завинтила крышечку и отдала бутылочку Оливеру.