— Полагаю, что способен вообще об этом забыть. Тебя ведь такое устроит? Получишь полную самостоятельность и все свое время сможешь уделять тому, чтобы отшивать от меня друзей.

Она снова взялась за иголку.

— Они волнуют тебя куда больше, чем я, это и слепому по­нятно.

— Я хочу сказать,— произнес Уолтер хрипло — в горле у него пересохло,— что не могу потворствовать твоей злобе, из-за кото­рой в конце концов потеряю буквально всех на свете!

— Еще бы, ты же так о себе заботишься!

— Клара, я хочу развод.

Она отвлеклась от пуговицы и поглядела на него, приоткрыв рот. Так она глядела на него всякий раз, когда он спрашивал, не будет ли она против, если он — или они — договорятся о встре­че с кем-нибудь из знакомых.

— Не думаю, чтоб ты это серьезно,— заметила она.

— Знаю, что не думаешь, но я решил, и не так, как в прошлый раз. Я больше не верю, что наша жизнь может измениться к луч­шему, потому что все говорит об обратном.

Эти слова, казалось, ошеломили ее, и он задал себе вопрос, помнит ли она о прошлом разе. Тогда разговор дошел точно до этого места, и Клара пригрозила, что примет веронал, который хранила у себя в спальне. Уолтер приготовил им обоим мартини и заставил ее выпить, чтобы взяла себя в руки. Он сел рядом с ней на диван, тот самый, где сейчас сидела она; Клара сдалась, рас­плакалась, заявила, что обожает его, и тогдашний вечер завер­шился совсем не так, как предполагал Уолтер.

— Одна любовь к тебе — к твоему телу — меня уже не удер­жит, потому что разумом я тебя презираю,— спокойно произнес он. Уолтер понимал, что эти слова вызревали в нем на протяжении тысячи дней и ночей, но он так и не решался произнести их — не оттого, что ему не хватало смелости, но оттого, что они были чудовищными и роковыми для Клары. Он наблюдал за ней, как мог бы наблюдать за еще трепыхающейся тварью, которой только что нанес смертельный удар,— он видел, как до нее постепенно доходит, что это правда.

— Но, может быть, я смогу измениться,— сказала она со слезами в голосе.— Я могу пойти к психоаналитику...

— Боюсь, Клара, это тебе не поможет.

Он знал, как она презирает психиатрию. Он не раз пытался заставить ее сходить к психиатру, но она так и не пошла.

Она не сводила с него пустых, мокрых от слез глаз. Уолтеру казалось, что даже в эту минуту поражения она находится во власти безумия куда более сильного, чем то, которое заставляло ее гарпией на него набрасываться. Возбужденный их злыми голосами, Джефф прыгал вокруг Клары и лизал ей руку, однако она и пальцем не шевельнула, чтобы показать, что его заметила.

— Это из-за той девушки, верно? — вдруг спросила Клара.

— Что?

— Не прикидывайся. Я знаю. Признайся, чего уж там. Ты хочешь со мной развестись, чтобы жить с ней. Ее идиотские ко­ровьи улыбки вконец вскружили тебе голову.

— Про кого ты? — нахмурился Уолтер.

— Про Элли Брайс!

— Элли Брайс? — шепотом переспросил Уолтер, не веря своим ушам.— Господь всемогущий, Клара, ты совсем рехнулась!

— Ты отрицаешь? — вопросила Клара.

— Тут и отрицать нечего!

— Но это правда, да? Признайся. Скажи правду хоть раз в жизни!

Уолтера мороз пробрал по коже. Его сознание сдвинулось, пытаясь приспособиться к совершенно новому положению — общению с психически ненормальным человеком.

— Клара, я видел ее всего два раза. К нам она не имеет реши­тельно никакого отношения.

— Не верю. Ты тайно встречался с ней по вечерам, вот почему в полседьмого тебя не бывало дома.

— По каким вечерам? В понедельник? Когда я единственный раз успел сходить на службу, после того как нас познакомили в ту субботу?

— В воскресенье!

Уолтер сглотнул. Он припомнил, что утром в воскресенье дей­ствительно долго гулял.

— Неужели у нас не хватит ума с этим покончить, не припу­тывая сюда всяких вымыслов?

У Клары задрожали губы.

— Ты не дашь мне еще раз попробовать?

— Нет.

— Тогда я сегодня приму тот самый веронал,— сказала Кла­ра неожиданно спокойным голосом.

— Нет, не примешь.

Уолтер подошел к бару, налил бренди и отнес ей. Она приняла

стакан дрожащей рукой и сразу выпила, даже не спросив, что это.

— Думаешь, я шучу, потому что в тот раз не приняла? Но сегодня приму!

— Не нужно угроз, милая.

— Не зови меня «милой», ты же меня презираешь.— Она вста­ла: — Оставь меня! Позволь мне хотя бы побыть одной!

Уолтеру снова стало жутко. Теперь у нее и в самом деле был безумный вид — взгляд твердый, карие глаза сияют алмазным блеском, фигура застыла, словно эпилептический припадок ее рас­прямил и оставил в неустойчивом равновесии каменного столпа.

— Одной? Зачем?

— Покончить с собой!

Он непроизвольно повернулся — пойти наверх посмотреть в туалетном столике, где, по его расчетам, она держала таблетки, но оглянулся.

— Ты не знаешь, где они. Я их припрятала.

— Клара, не нужно театра.

— Тогда оставь меня!

— Хорошо, оставлю.

Уолтер бегом поднялся к себе в кабинет, закрыл дверь и стал шагать по комнате, затягиваясь сигаретой. Он не верил, что она на это пойдет. Отчасти она хотела его припугнуть, отчасти же в ней говорил настоящий страх остаться в одиночестве. Но страх утихнет, как уже бывало не раз. Завтра она снова обретет при­сущие ей твердость и уверенность в собственной правоте. А ему так всю жизнь и состоять при ней в няньках, так и ходить при­кованным к ней этой угрозой? Он распахнул дверь и сбежал вниз.

В гостиной ее не оказалось, он позвал ее, снова побежал на­верх. Она была в спальне и резким движением повернулась к нему, спрятав что-то под белым платьем, которое держала в руках, а может, только прижимала к себе, ожидая, чтобы он вышел. Тут она, тряхнув платье, повесила его на плечики, и он увидел, что ничего другого у нее в руках не было. Когда она подошла к шка­фу, Уолтер заметил на подоконнике низкий бокал, наполовину наполненный бренди, и уставился на него, не веря своим глазам.

— Почему ты не оставишь меня одну? — спросила она.— Пошел бы прогулялся как следует.

Джефф, который